Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2009

Известно, что Гоголь пытался в продолжении “Мертвых душ” дать картину идеального преображения своего героя и русской жизни вообще. Ад первой части должен был стать Чистилищем и Раем второй, а Чичиков преобразиться в положительного героя. Невыполнимость этого замысла привела Гоголя к духовному краху, свидетельством которого стали злосчастные “Выбранные места из переписки с друзьями”. То, что не удалось сделать Гоголю, сделал Платонов: показать преображение русских харь и морд в духовных странников. Только само это странничество предстало не Раем и даже не Чистилищем, а многократно зловещим адом. В этом и заключалась тайна русской трансформации. В русском человеке обнаружилась воля к небытию, к нисхождению в землю, тяготение к смерти. Платоновский персонаж, совершающий самоубийство, говорит: хочу в смерти пожить.

Глубоко ироничен знаменитый гоголевский образ России – необгонимой тройки. Читатели и критики не сразу заметили, что едет в ней жулик Чичиков. Он и сейчас в ней едет, и одно время казалось, что едет он во благо, что деятельность его становится “прозрачной”. Но очередная его афера, похоже, кончается крахом. Намечается выход на авансцену Ноздрева. В теперешней России нет, кажется, только Манилова. Впрочем, есть губернатор, вышивающий по тюлю.

Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/1566512.html

* * *

[Проблемы российской истории не решены]

Исполнилось сто лет с выхода сборника “Вехи” – книги, ставшей этапной если не в русской истории как таковой, то в истории русской культуры уж точно, ставшей важнейшей “вехой”, зарубкой на память.

Это, как сказано в подзаголовке “Вех”, - сборник статей о русской интеллигенции. Для того, чтобы правильно судить о Вехах, нужно, прежде всего, установить, в каком смысле употребляется там слово "интеллигенция". Это – отнюдь не все люди умственного труда, не верхний культурный слой, а специфическая группа более или менее образованных радикалов, ставших в оппозицию российской власти. Это, сказать более понятным из недавней истории словом, - диссиденты; но, конечно, советское диссидентство во многом отлично от того, о чем писали “Вехи”. Не входя сейчас в подробности, достаточно сказать, что диссидентство, было до крайности немногочисленно, и какой-то отзвук оно получало только благодаря нынешним средствам информации, о нем много говорили “из-за бугра”, на так называемых “вражеских голосах”. А интеллигенция, о которой говорится в “Вехах”, составляла едва ли не большинство тогдашних русских образованных людей, объединенных общей враждой к власти и любовью к народу, воспринимаемому не в реальности его существования, а в ореоле интеллигентского же мифа о народе.

Приведем определение интеллигенции, данное Николаем Бердяевым на первой же странице “Вех”:

“Говорю об интеллигенции в традиционно-русском смысле этого слова, о нашей кружковой интеллигенции, искусственно выделяемой из общенациональной жизни. Этот своеобразный мир, живший до сих пор замкнутой жизнью под двойным давлением, давлением казёнщины внешней – реакционной власти, и казёнщины внутренней – инертности мысли и консервативности чувств – не без основания называют “интеллигентщиной” в отличие от интеллигенции в широком, общенациональном, общеисторическом смысле этого слова. Те русские философы, которых не хочет знать русская интеллигенция, которых она относит к иному, враждебному миру, тоже ведь принадлежат к интеллигенции, но чужды “интеллигентщины”.

Сборник вышел по следам первой русской революции, в крахе которой, как утверждали веховцы, обнажилось бессилие радикальной интеллигенции, пытавшейся, временами не без успеха, ее возглавить. Тут, конечно, нужно, прежде всего иметь в виду самую влиятельную интеллигентскую партию – конституционных демократов, в просторечии кадетов, и их вождя Милюкова. Революционное движение вырвало у властей Конституцию и парламент, Думу, то есть создались условия для мирной политической работы. Вместо этого Милюков, узнав о Манифесте 18 октября (том, который “даровал” Думу), сказал: “Ничего не кончилось, борьба продолжается”. Первая и Вторая Дума были не парламентом, а митинговой сходкой горластых демагогов, требовавших ликвидации самодержавия, которого в сущности уже и не было, оно само себя ограничило вот этой самой Думой, среди полномочий которой было важнейшее – утверждение государственного бюджета. При этом в стране была полная свобода слова, печати и собраний. То есть возможность для творческой парламентской работы, безусловно, была.