Борнвилл

Мэри предложила встретиться на лестнице Национальной галереи, но Кеннет знал, что это невозможно, – и действительно, в тот день и Трафальгарская площадь, и сама лестница были невероятно запружены людьми. Кто-то ради того, чтобы занять место, спал здесь всю неделю. Поэтому Кеннет предложил встречаться в обыкновенно тихом переулке возле вокзала Виктория. Мэри объявилась в самом начале одиннадцатого в сопровождении Элис и Лоры, своих соседок по комнате, и молодой представитель лондонского газетного мира их вполне подобающе обворожил. Сегодня на нем вновь был очередной шейный платок – на сей раз не желтый, а темно-синий. Элис с Лорой тут же запали на Кеннета. Следуя хитроумному маршруту, проложенному Кеннетом, этот разношерстный квартет сумел пробраться к Вестминстерскому аббатству в обход самых непролазных толп. Но даже тем путем оказаться хоть в какой-то близости к самому аббатству едва удалось через добрые минут пятьдесят.

– Ух ты, ну и толпы! – сказала Элис, пока они протискивались по Олд-Пай-стрит. – Вы жуть какой ловкий, Кеннет, знаете тут все эти углы и закоулки. Без вас мы б не справились.

– Ну, я не местный, – сказал он, – но разбираться научился.

Мэри невыразимо гордилась тем, что нашла им такого находчивого проводника. Наконец они добрались до Сториз-Гейт, дальше хода не было, и выяснилось, что вид на аббатство, хоть какой-нибудь, загорожен пятью-шестью рядами плотно стоявших зрителей. Океан британских флажков расстилался докуда хватало взгляда.

– Какая досада, – сказала Элис. – Мало что увидим.

Но у Мэри нашелся ответ. Она извлекла из сумки интригующий предмет явно домашнего изготовления – длинный картонный цилиндр с зеркальцами, приделанными с обоих концов.

– Узрите, – торжествующе произнесла она, – изделие рук гения Джеффри.

* * *

Сидя в гостиной у родителей своей невесты, Джеффри поневоле размышлял, воспользуется ли Мэри в то утро его остроумным изобретением. Почти все последнее пятничное утро он мастерил этот перископ, и хотя она поблагодарила Джеффри в письме, он не был уверен, что она досконально поняла его назначение или собирается взять с собой в Лондон. И так, в том числе, проявлялось у Джеффри настойчивое ощущение, что Мэри недостаточно высоко его ценит. Ощущение, несомненно, иррациональное: он же, в конце концов, сидит в доме ее родителей вместе со своими матерью, отцом и дедом, и тут им рады так, будто они все одна семья. Будто они с Мэри уже поженились. И все-таки он понимал, что никогда не будет целиком в этом уверен, пока они с Мэри не принесут клятвы, а обручальное кольцо не окажется у нее на пальце.

Перед телевизором в гостиной у Долл и Сэма уже собралось семь человек. Людно, однако не чрезмерно. Мать Джеффри Берта – на одном конце дивана, раздражительная Джулия – на другом, на подлокотнике рядом с ней чашка с чаем, а на коленях тарелка с удовлетворительно высокой горкой диетического печенья. Между ними расположился Карл Шмидт, теперь уже восьмидесятиоднолетний, – он туго втиснулся между двух женщин и с виду был этим премного доволен. В самом деле, с тех пор как годом раньше скончалась его несносная супруга Нелли, дочь и зять заметили в старике подспудную, но вместе с тем выраженную перемену, незнакомый огонек призрачно замерцал у него в глазах, а в уголках рта сквозила теперь непривычная полуулыбка. Он словно отчасти вернул себе жажду жизни и смотрелся теперь лет на двадцать моложе.

Фрэнк и Сэмюэл заняли оставшиеся кресла, Сэмово – поближе к телевизору, чтобы можно было дотянуться до ручек регулировки, поскольку каждые несколько минут картинка принималась дрожать и плыть так, что скоро уже и не разберешь ничего. Это почему-то происходило всякий раз, когда они ставили чайник или открывали дверцу холодильника. Долл принесла еще три стула из столовой и лучший предложила Джеффри: как жених Мэри, он получил статус почетного гостя. Сама Долл устроилась на неудобном стуле в глубине комнаты, и видно ей было плохо.

Наблюдать за всем этим по телевизору казалось чудесным, сказочным – сидеть в Бирмингеме и быть свидетелями этих событий в тот самый миг, когда они разворачиваются в Вестминстерском аббатстве. Во многих смыслах телевизионная картинка не безупречная замена действительности, но были у нее и несомненные преимущества. Например, телевизионная аудитория получала возможность слушать голос комментатора, пояснявшего происходящее. На фоне торжественной музыки из телевизионного звукоусилителя зазвучал почтительный голос Ричарда Димблби[23]:

“Пока мы ждем, музыка заполняет все здание. Сцена открывается нам в великолепии красок. Сейчас все почти неподвижно. Мы наблюдали за тем, как все складывается воедино, подобно мозаике, фрагмент за фрагментом…”

– Подобно чему? – проорала Джулия что есть мочи.

– Мозаике, – повторил Сэм медленно и выразительно. – Он говорит “подобно мозаике”. Много разных цветов.