Борнвилл

Наконец Питер кончил, выгнув спину, подавшись вперед бедрами и вскрикивая от счастливого высвобождения. Гэвин не двигался, неподвижно держа его во рту, Питер же зажмурился, и сила оргазма запустила у него в мозгу бешеный карнавал образов, словно сомкнутые веки стали экраном, и в пустоте того экрана высветилось ярчайшее, ослепительнейшее световое представление. В этот исступленный миг он подумал, что видит карнавал фейерверков, хаос лучей и вспышек, даже…

“А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше”.

…сплетение радуг.

8 Хвала бессмертию Иисуса

В церкви на юго-западе Лондона два музыканта играют завершающие такты Quatuor pour la fin du temps Оливье Мессиана. Эта часть произведения – Louange à l’immortalité de Jésus – пылкий поэтический дуэт скрипки и фортепиано, невероятно требовательный к скрипачу. В конце мелодия угасает до едва слышного пианиссимо, и последняя нота на самом верхнем краю скрипичного регистра тает в ничто, в небытие, словно душа усопшего человека испаряется и уплывает в небеса. Тишина, следующая за этой финальной нотой, длится почти минуту, пока Питер и Кьяра сидят, напряженные и неподвижные, с закрытыми глазами, все еще замкнутые во вселенной музыки, пока публика постепенно не расслабляется и, возвращаясь из едва ли не зачарованного состояния, не разражается аплодисментами – поначалу осторожными и рассеянными, а затем громкими, долгими, восторженными; слышны ликующие голоса и крики “Браво!”. Четверо музыкантов улыбаются и поглядывают друг на друга, переполненные чувствами, словно не веря, что довели этот труд до конца, этот путь, который, казалось, занял месяцы или даже годы, а не пятьдесят пять минут, истекшие на самом деле. Питер перехватывает взгляд Гэвина, сидящего возле фортепиано, и они смотрят друг другу в глаза, а аплодисменты не смолкают, все гремят и гремят.

* * *

В тот же самый миг в гостиной некоего просторного, удобного, однако безликого дома в квартале, застроенном одинаковыми домами, в ближайшем предместье Реддича в Средней Англии человек подает жене чашку чая.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Джек.

– Лучше, – отвечает Энджела. – Думаю, все теперь чувствуют себя получше – после похорон. Было очень…

– Катарсично? – говорит Джек.

– Именно, – говорит Энджела. – Нам всем надо было выпустить это из себя, а? Проводить ее как полагается. Поплакать хорошенько.

Они пьют чай в задумчивом, почтительном молчании. Затем Джек говорит:

– Помнишь, какой юной и невинной она смотрелась в тот день, когда выходила замуж?

– Я не видела свадьбы, – откликается Энджела.

– Видела. Ты ее смотрела со мной в доме у моего брата.

– Нет. Меня здесь тогда даже не было. Я уезжала из страны.

– Ах да, точно, – говорит Джек. Там был кто-то другой. Боже, она! Как ее звали? Полин? Полина? Патриша, вот как. До чего же жалкая, унылая штучка она была. Он быстро меняет тему: – Я просто подумал, до чего поразительное преображение случилось с тех пор – за последние шестнадцать лет. Из ничего в… такое.

– Диана едва ли начинала с ничего, – говорит Энджела.

– Я понимаю, она из аристократии, конечно, но она же просто воспитательницей в детском саду была, верно? Когда они познакомились. Просто обычная воспитательница, делает свое дело. О ней никто слыхом не слыхивал. А теперь… Звезды со всего света. Миллионы людей на улицах. Поневоле задумаешься… ну, что можно добиться всего, вообще всего, если по уму все делать?

Энджела кивает.

– Да, наверное, задумаешься.

– Мне кажется, чтобы ее жизнь имела смысл, нам всем стоит усвоить этот урок. Что мы можем добиться чего угодно.

– Да, согласна, но… что ты хочешь сказать, Джек?

Джек глубоко вдыхает.

– Думаю, нам надо обналичить наши пенсионные сбережения, обналичить премиальные бонды, выставить это место на продажу и подать заявку на тот дом. Тот, который под Бьюдли, с бассейном и конюшней.

Энджела ставит кружку и тянет Джека в восторженные объятия.

– Да, давай, – говорит она. – Этого она бы и хотела.

* * *

В тот же самый миг в саду некоего дома в Борнвилле сидит на скамейке супружеская пара и разглядывает россыпь игрушек и книг, оставленных на лужайке их детьми, – те уже ушли в дом. Супруги никак не найдут сил, чтобы все это собрать.

– Помнишь, – говорит Мартин, – как мы все смотрели ту свадьбу?

– Конечно, – отвечает Бриджет. – В том съемном домике в Пайн-Гроув. Всех позвали. То еще испытание, если мне не изменяет память.

– Пришла та милая пара, с индийскими закусками, и никто не хотел их есть.

– Ну, в этом суть твоей семьи…

– Сегодня иначе было, впрочем, – как дума-ешь?

– Да. Мы впятером, и всё. Куда приятней.

– Я не об этом, – говорит Мартин. – Я о самом событии. Ты, понятно, циничнее к этому относишься, чем я, но в некотором смысле эти похороны были что-то с чем-то.

– Ну, пожалуй, впечатляет, – говорит Бриджет, – что кто-то смог все это устроить всего за неделю.