Борнвилл

– Естественно, не дозволено. Мы по-прежнему в локдауне. Беда в том, что никто не знает, в чем состоят ограничения. Нам подают сигналы, что можно расслабиться, а нам нельзя. Но какое там ждать от Бориса внятных рекомендаций. Толку от него, бл… к черту, никакого.

– Ой, вечно ты его критикуешь. Он старается как умеет. Он не знал, что случится вирус.

– Старается как умеет? От этого жизни людей зависят.

“Военное поколение знало: лучше всего чествовать тех, кто не вернулся с войны, мы можем, не допуская ее повторения. Величайшее воздаяние за их жертву в том, что страны, бывшие когда-то заклятыми врагами, теперь друзья и трудятся вместе ради нашего всеобщего мира, здоровья и процветания”.

– Умирают, знаешь ли, много от чего. Сдается мне, человек и от одиночества умереть может.

Этого Питер услышать не пожелал.

– Ты вчера “Женевьев” смотрела? – спросил он.

– Застала самый конец.

Он вздохнул.

– Я же тебе говорил время показа.

“Сегодня, возможно, трудно смириться с тем, что нам нельзя отметить эту особую годовщину так, как мы хотели бы. Мы вынуждены поминать, оставаясь по домам, не выходя дальше крыльца. Но улицы наши не пусты – они наполнены нашей любовью и заботой друг о друге. И сегодня, глядя на нашу страну и видя, на что мы готовы пойти, чтобы защитить и поддержать друг друга, я с гордостью говорю, что мы по-прежнему нация, какую признали бы те бравые солдаты, моряки и летчики, и восхитились ею”.

– Ну, я последние десять минут посмотрела. Ой, до чего милый фильм. Какая музыка! Лэрри Адлер[101], вот да. У нас была запись, между прочим, – у нас с твоим отцом. Один из первых фильмов, какие мы посмотрели вместе. Ты смотрел?

– Конечно. Всякий раз смотрю. Обожаю домик с конюшней, который в начале.

– Но я тебе вот что скажу. Когда фильм кончился, я переключила канал и… в общем, впервые увидела такое. Давали какое-то шоу свиданий, и все люди там были совершенно голые. Нагишом. Камера наезжала, и видны были у ребят все их причиндалы. И все сбрито было вдобавок. Кому охота смотреть на это, да на больших экранах? Представь: переключиться на такое после “Женевьев”!

Питер рассмеялся и сказал:

– Ну не знаю, мам… Перемен ты за годы повидала разных, верно?

– Перемен? Такого я сроду не видывала!

6 Макушка моей матери

Этот мотивчик стал одним из тех, о каких мы даже больше не задумываемся, до того часто мы их слышим. Размер четыре четверти. Два такта по три ноты: первый интервал – чистая квинта (ми бемоль – си бемоль), второй – увеличенная квинта (ре – вновь си бемоль). Примитивно, однако невозможно выкинуть из головы. Миллионы людей слышат их каждый день: эти несколько тактов возвещают о начале скайп-звонка. Звоня маме, я слушаю повтор этих тактов по меньшей мере пятнадцать-двадцать раз. Столько ей нужно времени, чтобы принять звонок. Я уже готов забросить это дело, как вдруг экран, помаргивая, наконец оживает. Поначалу изображение дрожит и качается, а затем, когда стабилизируется, я вижу, что смотрю на нечто неопознаваемое. Светло-серый прямоугольник, вид снизу под странным углом. Через некоторое время до меня доходит: это буфет у мамы в кухне.

– Мам, – терпеливо объясняю я, – у тебя камера опять не туда направлена.

– Я тебя вижу, – говорит она. – Вижу тебя отлично.

Происходят некоторые маневры, в результате мы приходим к компромиссу. Она опирает планшет о какой-нибудь предмет на кухонном столе – на вазу с фруктами, может, или на пирожницу, – и теперь мой экран по-прежнему показывает в основном ее кухонный буфет, однако вижу я и верхнюю часть маминой головы. Не идеально, однако сойдет, чтобы начать разговор.

Моя восьмидесятишестилетняя мать не привыкла разлучаться с семьей так надолго. Никто из нас не может навестить ее уже три месяца. Каждый вечер мы с ней говорим по телефону и два-три раза в неделю – по скайпу. Сказать нам друг другу есть мало что, но цель разговора – не обмен сведениями. Цель – достичь хоть какой-то близости, сбиться потеснее ради тепла.