Борнвилл

СЭМ

Ох, как же трудно думать о чем угодно, кроме боли. Эта чертова боль, никогда-то не проходит, то посильнее, то послабей. Пытаешься бодриться, потому что этого они все ждут. Я знаю, ребятки ждут, чтоб я был сплошь одни улыбки да шуточки. Ну, нелегко это. Приходит такое время в жизни, когда смешную ее сторону уже и не видишь, и то время пришло. Может, мне повезет. Может, поживется мне еще несколько лет. Но, между прочим, скажу, чего мне до моей смерти еще раз видеть незачем. Очередную королевскую церемонию. Коронация-то была паршивая, а уж это – черт-те что! Хотя ей нравится; не удалось мне переменить Долл только в этом – обожает она королевских. Понятия не имею за что. Наверное, можно было понять, пока мы были молодые, но теперь-то столько лет прошло, я бы решил, что люди эту свору захребетников насквозь увидят. Думал, война все переменит, но, похоже, нет. На сколько-то она все изменила, а потом потихоньку, помаленьку вернулись мы к тому, как оно было раньше. Я так считаю, во всяком случае. Много ль я знаю? Может, и ничего не знаю. Доживешь до восьмидесяти, и тут выясняется, что понял мало что. Только что жизнь продолжается, а ты пользуешься ею как умеешь, пока она не кончится.

БРИДЖЕТ

Да, но семьи – дело такое… они никогда толком не принимают пришлых, верно?

В смысле, по-настоящему.

Событие шестое Похороны Дианы, принцессы Уэльской 6 сентября 1997 года

1 Хрустальная литургия

– Давай в другую игру сыграем, – сказала бабуля.

– Почему? – спросила Лорна. – Тебе эта не нравится разве?

– Нравится, но у нас уже кончились варианты. Поэтому давай вместо “Сяду на шесток, глянет мой глазок” сыграем в “ушко”? “Сяду на опушке, услышит мое ушко”?

Лорна осмыслила предложение. Оно показалось ей совершенно приемлемым.

– Ладно.

Нахмурилась и изо всех сил сосредоточилась. Очень внимательно прислушалась к окружающим звукам. Утро стояло тихое. Четверть восьмого, и на пляже было всего трое. Даже чайки еще не прилетели. Легчайший ветерок, мерный плеск волн на гальке – таких тихих и нежных на самом-то деле, что их и волнами не назовешь.

Лорна – тогда еще семи лет от роду – проснулась рано, раньше брата, сестры и двоюродных. В такую рань проснулись, кроме нее, только бабуля и дядя Питер. По бабулиному предложению они забрались к ней в машину и поехали на пляж – ухватить это удовольствие, пока не привалили толпы народу. Наступило последнее воскресенье августа, и эта часть южного побережья кишела отпускниками. Можно погулять, поиграть или поболтать час-другой, а следом, если повезет, когда они вернутся домой, все уже проснутся и на столе будет завтрак.

Питер сидел на камне в нескольких ярдах от матери и племянницы, на голове наушники, и слушал музыку, игравшую у него в “сони-дискмен”. У него на повторе стоял один трехминутный трек – Liturgie de cristal, первая часть из Quatuor pour la fin du temps[72]. Вновь и вновь слушал он первые несколько тактов: знакомая неземная мелодия на кларнете, поддержанная плотными фортепианными аккордами, а затем вступает скрипка, взмывает, кружит…

– Сяду на опушке, услышит мое ушко, – наконец проговорила Лорна, – что-то с буквы “Ш”.

Конечно же, бабуля только этого и ждала. Что еще тут могло быть?

– Ух, не знаю… – сказала она. – Может, “шорох ветра”?

Лорна склонила голову и внимательно вслушалась.

– Никакого ветра нету, – сказала она.

– Есть. Он очень слабый.

– Это не шорох ветра.

– Шепот?

– В каком смысле шепот?

– Ну, когда мы ногами перебираем по песку – вот так, – кажется, будто шепот.