Бородавки святого Джона

– Ты где? – спросил он. – В городе?

– У себя, – отвечал Глеб. – В своих весях. Не нужен мне ваш город, скопище греха и разврата.

– Можно подумать, вокруг тебя разврата и греха меньше.

– Не меньше. Но мои грешат, как дети, не понимая, что творят, а ваши городские все порченые.

– Кто, например?

– Мой единоутробный братец. На что он расходует талант, данный ему Богом? Он убирает следы порока с физиономий раскормленных самок, гребет немыслимые бабки и тратит их на создание немыслимого комфорта, развращающего разум и тело. Мои спиваются физически, а вы у себя в городе – духовно. Погоня за золотым тельцом опасное занятие, мой друг, оно иссушает душу и превращает ее в бесплодную смоковницу. Так-то.

– Глеб, тебе только проповеди читать.

– Знаю. Это у нас семейное. Прадед мой, да будет тебе известно, был священником. Из бедных сельских священников. Из тех бессребреников, что живы духом, а не телом.

Глеб был наделен не только изрядным чувством юмора, весьма своеобразным, надо заметить, но и природным даром иронии. Они могли трепаться часами ни о чем и обо всем – о судьбах мира, политике, литературе и, разумеется, о смысле жизни. Глеб много читал, что их роднило. И много размышлял – занятие, давно канувшее в Лету. Его сарказмы не всегда доходили до слушателя, и в свою бытность в городе он слыл человеком высокомерным и неудобоваримым.

– Ты в деда?

– Нет. Он был чище и проще. Я злой. Я вчера дал в морду одному туземцу за то, что он ударил беременную жену.

– А что туземец?

– Что ж он… Он вырубился. Сегодня приходил извиняться за разборки с супругой. По-моему, он даже не помнит, что получил по морде.

– Скажи спасибо, что не помнит.

– Спасибо. Такие, брат, дела. А супруга твоя как поживает?

Тонкая острая спица воткнулась Андрею в сердце при упоминании о Лерке.

– Она в Крыму. В Севастополе, там у нас дом, если помнишь, – ответил он после короткой заминки.

– Давно?

– Дней пять, – осторожно ответил Андрей. Дурные предчувствия шевельнулись в сердце.

– А ты не мог бы подъехать ко мне?

– К тебе? – удивился Андрей. – Что-нибудь случилось?

Село, где обитал Глеб, находилось примерно в ста километрах от города по шоссе, а потом еще километров тридцать-сорок в глубь по старой выщербленной тракторами и телегами дороге.

– Ничего особенного, – отвечал Глеб. – Пока сухо, а то потом зарядят дожди, и от нас до лета не выберешься. Посидим, покалякаем, устроим себе роскошь общения перед долгими зимними сумерками. Как смотришь?

«А что, – подумал Андрей, – почему бы нет?»

Он представил себе, как они сидят на веранде Глебова дома и неспешно разговаривают. Осенний воздух пронзительно чист, свеж и холоден. Пахнет сухой травой и палыми листьями – запах, будоражащий неясные воспоминания о прошлом, о детстве… О чем-то очень далеком, лежащем на дне колодца памяти. Они пойдут бродить по берегу реки. Зайдут далеко вдоль играющей Донки. Вокруг ни души. Белое, едва теплое солнце отражается в синей речной воде…

– На выходные, – сказал он.

– Хорошо бы сейчас, – ответил Глеб.

– Сейчас? К чему такая спешка?

– Андрей, это важно. Я жду тебя сегодня. Если ты выедешь прямо сейчас, то часа через два будешь у развилки на Дымари. Там я встречу тебя, а то заблудишься к чертовой матери.

– Глеб…

– Я жду тебя через два часа, Андрей.

– Что-то случилось?

– Поговорим, когда приедешь. – И сигналы отбоя.

Андрей недоуменно уставился на телефонную трубку. Что-то случилось. Он не узнавал голос Глеба. Тон был чужим. Что-то произошло. Он положил трубку. Ему пришло в голову, что Глеб – единственный человек, которому он мог бы довериться. Неясная мысль о том, чтобы рассказать ему о Лерке, как хилый росток проклевывалась в сознании. Почему бы и нет… Он собрался позвонить Михасю, сообщить, что они едут к Глебу Юричу, но передумал. Что-то такое звучало в тоне и словах Глеба, что предполагало, что он, Андрей, приедет один. Что он должен приехать один. Тайны мадридского двора, подумал он. Так говорил отец. Фраза эта всегда раздражала Андрея банальностью и претенциозностью. А возможно, дело было в неприятии отца…

Через два с половиной часа он подъезжал к развилке на Дымари – деревеньку, превратившуюся в дачный поселок для не очень богатых людей. Земля здесь не самая плохая, при уходе можно выращивать картошку, огурцы и помидоры. Желательно, правда, иметь неработающих родственников, живущих тут с ранней весны до глубокой осени. В реке Донке водилась рыба, до леса с земляникой и грибами было рукой подать. Дымари оказались последним форпостом культуры и цивилизации. При продвижении в глубь страны пустели села, зарастали сорными травами земли, дичали, сбиваясь в стаи, собаки, помнившие лучшие времена. Все устремлялось в город, где легче прокормиться.

Потрепанный «Москвич» Глеба он увидел издали. А затем увидел и хозяина. Глеб сидел на обочине, подставив лицо неяркому и едва теплому октябрьскому солнцу. Андрей выбрался из машины, и они обнялись.

– Заскучал? – спросил Андрей, всматриваясь в Глеба.