БОРОДИНСКАЯ МАДОННА

Скользя по наледи, команда медленно взбиралась на курган. Впереди карабкался пожилой капитан с остроконечным стулом-костылем, в суворовской треуголке, валенках и бекеше. Несмотря на неудобство, он не выпускал изо рта трубку, хоть как-то отбивающую въедливый запах жженой мертвечины. За ним пыхтел грузный румяный ополченец в кафтане из некрашеного сукна и круглой шапке с крестом. За плечом ополченца висел устарелый мушкетон с раструбом, наподобие тех, с какими принято изображать пиратов в детских книжках, способный причинить непоправимый вред зайцу или небольшой собаке, если его приставить достаточно близко. За охранником тащились собственно санитары, местные погорельцы, похожие на нищих с паперти, с крючьями и баграми, также придававшими им несколько пиратский вид. За санитарами легко прыгала с кочки на кочку молодая барыня, в простом полушубке и платочке, как деревенская девушка. Завершал процессию священник, хилый старичок в остроконечной шапке и бараньей безрукавке поверх рясы. Он все время отставал, останавливался и присаживался отдохнуть на бревно или разбитый лафет. Ему совершенно нечего было делать в поле, но оставаться одному в лагере было ещё страшнее.

Широкий ров перед редутом был заполнен телами почти до самого верха, так что его можно было перейти, не спускаясь. У подножия холма мертвецы лежали очень густо, иногда буквально друг у друга на плечах. Поверх слоя французских пехотинцев, которых легко было отличить по красным густым эполетам, навалены были русские в форме земляного цвета, бывшей когда-то зеленой, а затем опять французы. По их расположению нетрудно было догадаться, что курган был захвачен французами с огромными потерями, затем, с ещё большими потерями, его отбили русские, потом, возможно, ещё раз французы, и наконец произошла всеобщая свалка.

Стоя посреди этой пустыни, прожженной студеным ветром, трудно было понять, для чего такая толпа людей умерла, пытаясь зайти на эту совершенно ненужную земляную гору, когда уже на следующий день на неё можно было подняться без всякой опасности, а вокруг возвышались десятки точно таких же гор.

Санитары принялись за дело. Несколько человек сбрасывали мертвецов из-за плетня и сталкивали со склона, остальные снизу подцепляли крючьями и складывали что-то вроде фундамента. Затем это сооружение обкладывали хворостом изнутри и снаружи, поливали смолой и поджигали. Священник творил молитву, а мужики отдыхали возле огня, балагурили и толкались для согрева.

Маргарита тем временем уходила одна далеко в поле и мысленно разговаривала с мужем. Иногда он отвечал на её вопросы явственно, хотя и односложно, но потом его голос обрывался, словно отгороженный стеной. Тогда она меняла направление, нащупывая связь с голосом.

Попутно она осматривала тела в надежде определить личность погибшего, которого, возможно, так же оплакивала дома мать, жена или невеста. И несколько раз ей это удалось. Однажды она нашла на груди французского офицера, под растерзанным мундиром, недописанное письмо от Анри какой-то Жанетте, хотя и без адреса. Автор уверял, что дело движется к развязке и скоро он будет дома. Ему на этой войне нравилось все, кроме казаков, которые совершенно не умели правильно воевать. В другой раз, на ладанке в серебряном медальоне, каким-то чудом избежавшем рук мародера, она прочитала: «Милый друг! Повторяй эти слова каждый раз перед сражением и с тобою ничего не случится». На ленточке мельчайшим женским почерком был выведен заговор против пищали, каленой стрелы, литовской пики, татарской сабли, бердыша, каменной пули, но не против французской картечи, вырвавшей бок офицера. Ладанки с заговорами и воинскими молитвами она находила на шее у многих солдат. Они хотели жить не меньше, чем её Александр, и точно так же горячо за них кто-то молился, но это их не спасло. Так почему же она так уверена в исключении?

За эту мысль Маргарита наотмашь ударила себя по щеке, а затем ударила другой рукой, потому что первая пощечина показалась ей недостаточно сильной.

От кургана долетел хлопок выстрела, словно лопнула натянутая простыня. Маргарита, близоруко прищурившись, всмотрелась в сторону рабочей площадки. Санитары о чем-то громко спорили, размахивая руками. Спотыкаясь и держа костыль наперевес, как пику, к ним бежал капитан. Маргариту словно ошпарило. Сердце заколотилось так сильно, что его, наверное, было слышно со стороны. «Нашли», – догадалась она.

– Что! Что! – она расталкивала мужиков, пробиваясь к центру того, что боялась увидеть, и предчувствуя неладное по отведенным глазам.

Посреди работников лежала мертвая рыжая лошадь. Рядом, словно защищая лошадь от нападения, стоял ополченец с дымящимся мушкетоном и вопросительно смотрел на капитана. А капитан сидел на корточках возле лошади и всматривался куда-то ей под брюхо.

– Спалить его, Ирода! – крикнул один из мужиков, потрясая крюком.

– Я те спалю! – угрожающе отвечал ополченец, тряся, в свою очередь, пустым ружьем.

Священник испуганно крестился.