Бортовой журнал 5

Страна беременна выборами – никак это не забыть, и все прут и прут, все талдычат и талдычат, о справедливости, развитии, и о планах, планах, планах.

Десять лет не было планов, а теперь они появились? И теперь в этих планах появился я, дороги, экология?

Цены растут, и премьер пошел по магазинам выяснять отчего.

Ему не ясно отчего? А он точно премьер? Пока у него вид мужика, у которого в трамвае, пока он спал сидя, увели шапку, и теперь он без нее ходит и спрашивает: не видел ли кто ее, родимую.

А целуемся только с Ираном и с Китаем. Да и то не всегда. Причем мы-то готовы, но нам не всегда подставляют губы.

Поехали на Северный полюс и воткнули там флажок– величайшее достижение. Теперь Канада и США изучают наш оборонный потенциал. Вы не знаете, какой у нас этот самый потенциал? Лучше бы не знать.

Со всех сторон окружат базами. Нас и раньше окружали, но теперь это сделают швыдче.

А политиков у нас только два – газ и нефть.

Инфляция одиннадцать процентов? Точно? Пошел в магазин, проверил. То, что раньше покупал на двести рублей, теперь покупаю на триста. Не знаю, как там у всех, но моя личная инфляция в этом конкретном случае составила пятьдесят процентов.

Постоянно на глаза лезет мусор. Я не хочу о нем думать, но лезет– он на улицах и в головах. Не думать об этом? Ладно, не буду.

Научился читать между строк и видеть между глаз. Рассеиваешь себе свое собственное зрение – и все становится на свои места. И еще: смотрите выступление кого-либо по телевизору, попробуйте выключить звук. Мимика гораздо богаче.

Кризис? Мировой? Наш? Ладно, не буду.

А вообще, хорошо бы на природу. Вот вышел на природу, вздохнул – и куда они все подевались? Все успокоилось, улеглось, стало понятно, что Земля все равно мудрее, потому что живет дольше.

Она нас встряхнет, чуть чего.

* * *

Ну, так нельзя, ребята! Никакой логики ни в чем. Что-то с ними происходит. Слушаешь и – ни слова правды. Во, бля!

* * *

Иногда я позволяю себе отступления от нашего наступательного движения вперед в предложенном повествовании. Тонкость же отступательного искусства заключена в том, что я с легкостью возвращаюсь, подхватывая тему, переносимую в мое отсутствие малейшими дуновениями нашей обыденности на манер пера, оставленного воле ветра; подхватываю же я ее с той лишь целью, дабы не ускользала она от внимания моего читателя, не столь искушенного в упражнениях разума.

* * *

«Выбери Петербург Путина» – это на плакате.

Ничего не объясняя, предлагают выбрать. Налетай, народ, а то прогадаешь. Все это походит на шантаж. Говорят, что чуть ли не девяносто процентов уже выбрали.

Прошел десять метров – опять: «Выбери Петербург Путина».

А вы не знаете, что это такое – Петербург Путина? Это когда все мы в пробках, а он мимо нас по встречной полосе? Тогда еще думается: «Хорошо, что он на машине, а не на велосипеде, а то б мы тут настоялись!»

Это Петербург Путина или что-то иное?

Я знаю, к примеру, что такое Петербург Петра Великого – «по мшистым, топким берегам», а вот и сам Петр, спасающий людей во время наводнения, а потом – дворцы, проспекты, корабли, и Россия, за волосы притянутая к Европе.

Петербург Петра – это война, кровь и полстраны в гробу.

Петербург Петра – это скачок, прыжок в неведомое, это новые, дышащие отвагой лица, это науки, ремесла, ассамблеи, академии.

А потом были Елизавета, Екатерина Великая, а при ней – Потемкин, Суворов, Дашкова, и еще были Державин и Ломоносов.

Тут были блистательный Росси, непревзойденный Растрелли.

А есть и Петербург самодержца Павла – мрачность, страх, ночные кошмары: «Предадут! Предадут!» – и призрак великого предка, который скажет ему: «Бедный, бедный Павел!»

А потом – Александр Первый с вечной печатью отцеубийства на челе – и галерея героев 1812 года.

А есть еще Петербург Пушкина – дом на Мойке, Летний сад, скачущий во весь опор Медный всадник.

Здесь Пушкин написал: «Вознесся выше я главою непокорной…» – и еще были друзья, долги, балы, Наталья Николаевна– и одиночество Черной речки.

Тут Лермонтов оставил строчки: «…Вы1, жадною толпой стоящие у трона…» – за что и отправился, между прочим, в ссылку, сопровождаемый лучшими отпрысками знатнейших фамилий.

Тут Карл Брюллов выставлял свой «Последний день Помпеи», а Иванов – «Явление Христа».

Тут был «Невский проспект» Николая Васильевича Гоголя, тут пахло булочками и кофе, а по подворотням в метель метался без шинели Акакий Акакиевич.

Тут готовились Отечества сыны, тут в землю легли цари и герои.

А еще я знаю Петербург Достоевского – идиот князь Мышкин, Раскольников, дворы-колодцы, старушка-процентщица, топор, стужа, униженные и оскорбленные, Великий Инквизитор, братья Карамазовы.

А есть еще Петербург Александра Блока – «май жестокий с белыми ночами, стук в ворота – «Выходи!», революционные патрули, голод и «Двенадцать», ведомые Иисусом Христом.

Тут выглядывал своих красавиц Кустодиев.

Петербург, Петроград, Ленинград – мятежный, строптивый город – его так не любил Иосиф Виссарионович.