Босфор

— Как боевое дежурство, матросик? — шутливо спросила она.

— Только начинается. А если серьезно, трое не вернулись на борт. Как вам это нравится? В былые времена корабль не ушел бы до выяснения. И кое-кто поплатился бы должностью. А сейчас передали паспорта береговым властям и все. Пусть сами разбираются. Мы уже пятнадцать человек растеряли за этот круиз.

— Да, свобода, — понимающе кивнул Володя. — Хорошо.

— Как сказать… В прошлый рейс один сошел на Мальте и не расплатился со мной за карточный долг.

— Это он из-за долга и сошел, миленький, — сказала Лена. — В следующий раз не играй, пока не предъявят деньги.

Когда ром закончился, мы выдвинулись на дискотеку. Я заказал бутылку армянского коньяка. Бармен был молод и приветлив.

— Не видел вас раньше, — казал он, открывая бутылку.

— Я был беспробудно пьян.

— Понятно, — кивнул бармен. — Поздравляю!

— С чем?

— С первым выходом в свет.

Спустя некоторое время я снова подошел к бару.

— Коктейли делать умеешь? — спросил бармена.

— Конечно, профессия такая.

— Сколько?

— Чего сколько?

— Сколько умеешь делать коктейлей?

— Да я не считал, — парень замялся. — А какой вы хотите?

— «Секс сандвич» можешь приготовить?

— Нет, у меня к нему нет компонентов, — не моргнув глазом, ответил он. — Вот фруктовый могу. Еще могу «Молибу» и «Сафари».

— Тогда смотри и учись.

Я перебрался на другую сторону стойки и занялся приготовлением «Секс-сандвича». Когда коктейль был готов, к бару подошел Игорь.

— Что это? — спросил он, заворожено глядя на голубое пламя.

— Попробуй.

— Потуши.

— Надо пить с огнем.

Игорь бережно взял рюмку и держал в пальцах, не решаясь.

— Пей, а то лопнет!

— Ну-ка, давай ты…

Я взял рюмку.

— За Федора Шаляпина во всех его ипостасях!

Я показал три экзотических коктейля — «Колипсо» и «Яйца черепахи», которым меня научил Нисо, и «Проснись и пой», который придумал сам.

— Ты работал барменом? — спросил Игорь, потягивая через трубочку «Яйца черепахи».

— Приходилось.

— Наверное, ты дорого стоишь?

Я догадывался, к чему он клонит.

— Жаль, — продолжал Игорь. — А то бы остался? Платим, конечно, не так, как там, но зато работа интересная. Многие страны видим. Подумай.

Я посмотрел на танцевальную площадку. Там происходило то же, что происходит в это время на дискотеках в Стамбуле, Анталии, Измире, в Риме, в Мехико, у пингвинов на земле Франса Иосифа, на Хайфе у Христа за пазухой и черт знает, где еще.

Вдруг мне пришла в голову безумная мысль.

Это были одни и те же лица.

Клоны.

В десятках, сотнях, тысячах экземпляров.

По количеству земных дискотек.

Везде одни и те же…

Еще одна попытка бога заполнить пустоту…

Заиграла медленная музыка.

Стало грустно, и я решил уйти.

Ика пригласила.

Мы закружились среди прожекторов.

Она робко прижалась.

И я подумал, что память дана не затем, чтобы тайно тосковать о прошлом. А чтобы ценить в настоящем любую кроху тепла и света.

— Почему ты часто становишься грустным? — спросила Ика.

— Ошибаешься. Это игра теней на лице.

— Ты говоришь, словно в этом разбираешься. Ты фотограф?

— Когда-то был актером.

— В каких же фильмах ты играл?

— Ни в каких.

Ика погладила меня по плечу.

— Ничего, все еще впереди!

Темнота ее глаз завораживала. Хотелось смотреть и смотреть, находясь между тем, что Ика произносит вслух, и что интересует ее на самом деле.

— Чем же ты зарабатываешь на жизнь? — спросила Ика.

«Действительно, чем?» — подумал я и вдруг вспомнил.

— Ты сможешь всю жизнь прожить с художником? — как-то в шутку спросил я Наташу.

— А что, по-твоему, художник? — спросила она.

— Это тот, кого все норовят обидеть, и кому никто не хочет помогать материально, — избито пошутил я. — Он перед тобой…

Не те слова!

Надо было сказать, что это занятие детей, в том числе и стопятидесятилетних.

Что это способ ежесекундно признаваться в любви.

Что это форма разговора с Небом и Землей.

Что это следствие неизлечимой болезни сердца, имя которой — Неравнодушие.

Надо было сказать Наташе, что я готов целую жизнь подстригать, поливать и оберегать от вредных насекомых рядовой куст шиповника, получая за это лишь еду и крышу над головой, чтобы однажды на глазах у всего дотошного и видавшего виды света этот куст вдруг вырос из моей натруженной шершавой ладони и на нем распустились простодушные живые цветы.

Должно быть, в моем ответе Наташе имели бы место некоторые красивости.

Но с женщиной и надо говорить красиво.

Чтобы она верила тебе и шла за тобой до конца.

— Видишь ли, Ика, я бесстыдно транжирю жизнь. Я изгой, хулиган, моральный калека… Я кладбище собственных пьяных надежд… В кармане у меня ни гроша…

Ненавидел себя, что так говорю с ней. Лучше уж совсем заткнуться, чем нести девушке такое. Только я не затыкался.

— Да и вообще…, — продолжал я, с грохотом ворочая затопленными меланхолией пьяными мозгами. — Настройщики деревьев редко бывают богатыми.

— Что-что? Как ты себя назвал?

Ика от души рассмеялась.

— В первый раз слышу об этой профессии. Настройщик деревьев, да? Ну и как, интересная работа?

— Да. Только никому не нужная. Особенно в последнее время.

— Расскажи, как ты это делаешь. Очень хочется знать!

— В другой раз. Давай будем просто танцевать…