Босяки и комиссары

А то, что Калле заговорил об Испании, где думал меня спрятать под программой защиты свидетелей, означало, что он хочет меня заставить и дальше работать на него. Я был уверен, что там он сдал бы меня вроде как в аренду тем эстонским бизнесменам, что накупили вилл в Марбелье и возили экстази из Таллина. Посадили бы меня там в какой-нибудь особняк под охрану, как в Петербурге обещали, и работал бы я там до самой смерти. Тут даже положение «общаковских», которые попали бы в тюрьму из-за моих показаний, выглядело куда привлекательнее. Те хоть могли нанять известных адвокатов, заработать на всей этой истории репутацию себе, прославиться, а я оказывался в полном одиночестве и бесправии. Даже если убьют — никто, наверное, не узнает.

В таком положении не приходилось рассчитывать даже на мало-мальски приличное содержание от новых хозяев в Испании. В конце концов, страна не самая плохая, можно было бы там жить и работать. Так ведь никто не будет платить нормальные деньги, сколько бы экстази я там не делал. Для Калле и его людей я становился одним из тех самых «босяков», которым нельзя позволять слишком много зарабатывать.

Так что еще до того, как прокурор и Калле закончили рассказывать про свой план, я для себя уже решил, что никаких заявлений писать не буду. Пока я ничего не подписал, бояться мне было нечего. Я хорошо знал законы: пока по своему делу прохожу один, максимум, что мне может грозить — два года тюрьмы. Я ведь попался на наркотиках первый раз, в преступной группе не состоял.

Прокурор и Калле, конечно, это тоже понимали и моему отказу сильно не удивились. Но когда мы прощались, комиссар бросил мне вслед: «Вы не торопитесь, подумайте еще». Я тогда не понял, что он имеет в виду и о чем мне еще думать. Выяснилось это через несколько дней, когда меня вызвали на очередной допрос. Тут меня стали расспрашивать про мою подругу, с который мы вместе жили последние несколько лет, — ее решили тоже обвинить в хранении наркотиков. На самом деле она даже близко не знала, какой у меня бизнес, но дома у меня в вещах при обыске нашли пузырек с щепоткой порошка экстази, который я держал на случай вечеринок, чтобы угостить друзей. Полицейские решили под этим предлогом написать, что подруга была заодно со мной и якобы мы вместе торговали наркотиками.

Это было уже совсем другое дело. Если мы попались с таким количеством экстази и действовали в группе, в которой я был главным, по закону мне грозило уже до десяти лет тюрьмы. Ясно было, что это все происки Калле, который хотел заставить меня написать заявление на «общаковских». Но соглашаться на его план, конечно, нельзя было ни в коем случае. Поэтому, поразмыслив, я решил, что у меня не осталось другого способа спастись, кроме как угрожать комиссару и пытаться открыто торговаться с ним.

Я позвонил в полицию и попросил передать комиссару, что хотел бы с ним поговорить. Калле явился уже на следующий день, наверное, полагая, что я буду говорить по поводу «общаковских», но разговор у нас вышел коротким.

— Мне не нужно заводить врагов в «Общаке», я на них не работал и врать не стану, — объяснил я сразу Калле. — Если попался со своими таблетками, пусть за это и сяду. Но по закону. Зачем вам меня топить? Зачем подругу в тюрьму отправлять, она же вообще ни при чем. А если так будет продолжаться, придется мне вас всех за собой потянуть. Какой смысл мне теперь молчать?

Но Калле на это злобно усмехнулся:

— Да кто теперь поверит? Ты наркотики делал. Я тебя арестовал, вот и вся история.

Это был наш последний разговор с Калле, пока он оставался комиссаром, после которого я решил, что больше никогда не буду с ним иметь дело. И бессмысленно, и вредно для здоровья. Поэтому я думал, что дальше сам буду спасать свою жизнь и выбираться из тюрьмы. А с Калле при первой возможности начну военные действия. Отвечать надо тем же. Он меня решил утопить, и я попробую сделать с ним то же.

До суда меня больше никто не беспокоил, и я мог спокойно обдумать, как быть дальше. Я решил, что больше мне бояться нечего, хуже, чем сейчас, уже точно не будет. Ни Калле, ни кто другой мне уже ничего нового предъявить не могли. Я все время утверждал, что действовал один. Показаний против кого-либо другого не дал, и, значит, вряд ли кто мог дать их против меня.

«Общаковских», которым я передавал последние партии таблеток, судя по всему, полиции поймать так и не удалось. Они, может, и правда все фотографировали в тот день, но, видимо, рассчитывая на мои показания, сразу всех ловить не стали. После того как я отказался, наркотики ушли другим людям. А без самих таблеток тут уже никому ничего не предъявишь. Ну, есть фото, как я передаю кому-то какие-то пакеты. И что? Я настаиваю на своем: ничего не знаю, никаких наркотиков в тех пакетах не было. И никто другой меня не разоблачит.