Босиком в Рай

Забрав документы и Лёшика, медвежонок, как оголтелый мчал по дороге, не разбирая поворотов и, кажется, направляясь вообще наугад. Оба усердно молчали. Их маленький кораблик вылетал из массивного тела прожорливой бездны навстречу к привычной Вселенной. Лёша знал – они вырвались. Его свет оказался сильнее и разогнал сгустившийся мрак руками этого необычного, очень отважного истерика, что был избран силой баланса в рыцари вечера. На мгновение перед его памятью снова промелькнули эти обезумившие глазища. Словно из далёкого прошлого до Лёши донеслось имя – его звали Рамзес – того маньяка, то олицетворение вязкой тьмы, которое схватило его своей лапой, обличённой в форму хранителя закона. Он внезапно выловил откуда-то из глубины космической памяти это знание и встрепенулся, дотронувшись того безумия, которым блестели глаза полицейского. Он словно бы коснулся первородного Вселенского ужаса и узнал в нём – … себя. Словно он сам стал тем человеком на дороге, и он это «наказывал» всех вокруг. Он ощутил жгучий холод внутри и липкое чёрное присутствие тьмы. Лет двадцать пять его не знал, а тут как какой-то звонок из прошлого. Будто Лёша сам являлся частью этого чёрного начала. Он даже испугался от того насколько тонко и глубоко воспринял Рамзеса, так словно бы всю жизнь был им, словно бы встретил полярную свою противоположность, которой мог бы быть или был когда-то. Лёша нахмурился не в силах припомнить точно. Гул дороги и полёт навстречу целой Вселенной неизбежно приглушил его тревогу.

Лёшик тряхнул головой, и снова реальность включила ему свой фильм.

Умчавшись километров за пятьдесят, медвежонок наконец-то остановился и стукнул от напряжения ладонями по рулю:

– Твари! Мудаки! Какие же восхитительные мудаки! – таким восклицанием он ознаменовал их спасение, после замер и крайне культурно проговорил, медленно поворачивая голову к Лёше – Человеколюбие – моё исключительное качество. Лишь благодаря ему господа садисты сохранили свои колени в целостности.

Оба зашлись заливистым, весёлым хохотом, очень близким к дурке. Да так и смеялись, пока не подружились. Держась за бока, от той боли, которую его побитому телу причинял смех, Лёша простонал, утирая глаза от слёз:

– О-ох, мсье, Ваше бескомпромиссное чувство юмора достойно компаньона, куда более азартного нежели рухлядь, которой едва не навязали льготы по инвалидности. Если Вы продолжите и далее в том же духе, то определённо оставите меня без последних рёбер.

Успокоились. Мужчина достал сигарету. Внимательно посмотрел на неё. Потом на Лёшика.

– Ну уж нет, – со знанием дела протянул он – Тут нужно что-то посерьёзнее.

Засунул руку куда-то под сидение. Пошурудил немного и наконец достал незаменимый штакет. Поджёг. Раздул. С наслаждением затянулся. В блаженстве закрыл глаза. Замер. Долго-долго не выпускал целебный дым, стараясь задержать его, как ощущение сплотившего их посреди Космоса покоя. Протянул косяк Лёше. Тот кивнул и с благодарностью принял средство от большого дерьма. Так они подружились во второй раз за вечер.

Обёрнутое в бумагу растение тлело, время лениво тянулось, город никуда не спешил.

– Откуда ты всему этому научился? – серьёзно спросил Лёшик.

– Боевиков много смотрел. – также собранно, сосредоточенно глядя вперёд ответил медвежонок.

– По телевизору? – не понял Лёша.

– По жизни. – более непонятно объяснил тот, потом подумал и добавил – Да в армии и не такому научат.

– Он бы выстрелил… – протянул Лёха.

Вместо ответа мужчина окинул взглядом несостоявшегося кандидата на инвалидность и утвердительно заметил:

– Сильно они тебя.

– А, – бросил тот, типа «не заморачивайся» и ещё разок затянулся.

– Чё-то серьезное? – поинтересовался тот.

– Помог оправдать им необходимость существования. Хм-м-м, – поразмыслил – А для таких это основа всего вообще. Значит в этом смысле, серьёзное о-о-очень.

Мужчина понимающе хохотнул и тоже наполнил себя дымом.

– А ты не выглядишь испуганным. – заметил он.

– Улица и не такому научит. – в тон отозвался Лёшик и сразу им всё стало ясно друг про друга.

В этот момент между ними установилось прочное взаимопонимание на очень тонком уровне, который не требует облекать смысл словами. Они общались, как две близких души. Они раскроили полотно вечера и став свободными от декораций, могли говорить на языке мысли и ощущения. Им более не требовались хитросплетения словесных конструкций.

Телефон зазвонил. Медвежонок ответил не сразу, как бы собираясь с мыслями.

– Да, – наконец сказал он с тяжёлым выдохом.

Послышалось надоедливое верещание. Он отнял трубку от уха и коснулся взглядом сухой ночи, дожидаясь момента для реплики. Дождался. Вставил.

– Приезжай. Я буду в среду дома.

Опять неугомонный обстрел женских возмущений.

– Ну хорошо, – с усталым смирением согласился он – В четырнадцать на лейбле, вторник так вторник.

Видно, у него не осталось сил переубеждать зацикленную на своей важности собеседницу. Походу, он даже забыл завершить вызов да так и залип в окно с телефоном в руке.

– В который раз откладываешь разговор? – спокойно спросил Лёшик.