Босс моего мужа

– Мам, – спрашиваю спустя пару минут, наблюдая за тем, как она моет фрукты. – О какой кутерьме ты говоришь?

Она вздыхает.

Видно, уже жалеет, что проболталась. Домывает фрукты, наполняет ими плетеную корзинку на тумбе, утешающе гладит меня по лицу и говорит:

– Все обойдется. Ты, главное, не переживай. Максим обещал помочь и все уладить.

– Что именно?

– Твоя подружка написала заявление об угоне машины, а еще хочет выдрать компенсацию за то, что ты ее разбила.

– Но… – у меня нет слов, просто нет слов. – Но я ведь даже не была за рулем!

– Ее свидетели утверждают обратное.

– Мам…

– Я знаю, знаю, – поспешно перебивает она. – Знаю, я ведь и с врачом со скорой, которая тебя привезла, говорила… Хотя потом она от своих слов отказалась… Это ее свидетели, доча. Поэтому они говорят так, как хочет она. Но ничего, не переживай. Мы справимся. Я сделаю все, что смогу. Твой папа тоже. Да и мальчик этот обещал, что у него получится все уладить. Знаешь, я ему верю.

Мне кажется, что кошмарный сон, который начался в день аварии, продолжается. Не могу, просто не в состоянии поверить, что так бывает. Очевидно же, что я к аварии не имею ни малейшего отношения и что машину я не угоняла – да я бы в жизни так далеко еще не проехала! Но…

Это очевидно для меня, это очевидно для папы и мамы. А еще это очевидно для Макса, который продолжает ко мне приходить. Но это совершенно не очевидно для следователя, который однажды появляется у меня в палате.

Отстраненный, закрытый, он скептически выслушивает мои объяснения. То, что он не принимает мои показания на веру, – правильно, так и должно быть в системе. Но он даже не хочет проверить.

Он и не смотрит на меня – так, просто что-то черкает свое в протоколе. А когда я читаю то, что он написал, наотрез отказываюсь подписывать. Не настаивает, спокойно кивает, как будто готов был к этому изначально.

– Вы зря упираетесь, – говорит он, прощаясь, – признание сыграло бы вам на руку. Подумайте об этом. Впрочем, вы должны это знать. Или на третьем курсе юридического это еще не проходят?

– Все три курса, – сглатывая комок обиды, сиплю я, – я была уверена, что следователи нужны для того, чтобы все выяснить и восстановить справедливость. Это ведь слуги закона, а не тех, кто заплатит.

Впервые он смотрит в глаза.

Сочувствия нет – лишь толика интереса.

– Я думал, – говорит он, – что розовые очки у девушек обычно слетают несколько раньше. Жаль, что вам с этим не повезло. Процесс будет болезненней.

– А вам?

Он успевает дойти до двери, но, услышав мой вопрос, оборачивается.

– Мне повезло еще меньше. Их разбили спустя год, как я устроился на работу.

– И как вам теперь?

Мы оба понимаем, что лежит между строк.

– Когда к этому привыкаешь, становится значительно проще, пусть и не так интересно.

Он выходит за дверь, оставляя меня одну с мыслями, которые разъедают изнутри, не желая приживаться. Я не верю. Просто не верю. Не все такие, как он.

– Мам, – набрав ее, стараюсь говорить ровно, чтобы зря не тревожить. – Можешь найти в моем конспекте по уголовному праву телефон Виктора Викторовича?

– Твоего наставника? Так он у меня и так есть.

Она диктует мне номер, и я звоню Тимофееву. Надеюсь, у него будет минутка. У него связи и опыт, а еще это тот человек, в силу которого я верю бесконечно и на которого хочу быть похожа.

Я знаю, что он подскажет, как быть. Если не поможет, то хотя бы подскажет. Потому что нельзя ведь все так оставлять. И даже не потому, что это коснулось меня. Просто так неправильно, несправедливо, а я хочу побороться за правду.

К счастью, он принимает звонок. И даже не особо занят – по чистой случайности оказывается дома, и я рассказываю ему суть. Захлебываюсь словами, хотя очень пытаюсь не частить и спрятать бушующие эмоции. Эмоции сейчас худший советчик.

– Ты спрашиваешь моего совета? – раздается его голос, когда я иссякаю. – Он у меня есть. Лучшее, что ты можешь сделать, – это помириться со своей подругой и попросить ее забрать заявление.

– Попросить?! – поражаюсь я. – После того, что она сделала?! Но это ведь она… я даже не была за рулем!

– Свидетели указывают на обратное, к тому же есть запись с видеокамер у клуба, где за руль садишься именно ты. Также есть записи, на которых видно, как ты пьешь коктейли, показания барменов, врачей скорой помощи, а еще тест на алкоголь.

– Но… это все постановка! На самом деле все было не так! И если постараться, это легко доказать!

– Легко? В другой ситуации я бы с тобой согласился. Но не тогда, когда в деле заинтересованы такие люди, как Городницкие.

– То есть только потому, что Настя хлопочет… – медленно, все еще не желая принимать то, что слышу, тяну я.

– Если бы только Настя. Городницкий в этом тоже принимает участие. А он умеет… найти подход, если хочет. А сейчас он очень старается. Поэтому я и говорю, что тебе нужно увидеться с Настей, поговорить с ней, объясниться, – в конце концов, включи дипломатию! Понимаешь, о чем я?

Киваю.

Сжимаю телефон, который пытается соскользнуть из ослабевших пальцев.