Амелия не задумывается, нравится ли ей её комната. Небольшая и безликая, с примыкающей собственной ванной и неплохим гардеробом, где нет ни одной из её старых вещей. Широкая постель словно издевается над ней: ни разу за три недели Алекс даже не вошёл сюда, ведь ему абсолютно плевать, чем она занята, если больше нет распоряжений. Спать приходится всегда одной, потому как и она в его комнату не имеет доступа — и в голову бы не пришло заявиться ночью в поисках ласки. Не настолько идиотка. Ошибки она могла совершать в первую неделю, когда только привыкала к своей роли в его жизни. Но даже мелкие промахи сошли на нет после её пятой ночи в Браунвилле.
— Алекс, я не могу просто исчезнуть. У меня есть знакомые и друзья, которые могут поднять тревогу, если я попросту съехала с квартиры и пропала, ничего не сказав…
— Друзья? — он откровенно и нагло смеётся над таким словом, а затем его рука резко обхватывает горло, перекрывая доступ кислорода и вынуждая захрипеть. — Ты разве не убила их, сучка? — Обличающе-властно, вышибая самообладание.
В грязном шоколаде — неприкрытое наслаждение от напоминания, от того, как она вздрагивает всем телом, вновь вспоминая запах крови из пулевых ран. Разумные доводы растворяются в ничто, и теперь кажется жалким порыв достучаться до него и сказать, что она была личностью. Но хуже всего становится не когда от недостатка воздуха горят лёгкие, а когда её властным и сильным рывком нагибают, больно впечатывая грудью в стол до сдавленного шипения.
— Запомни один раз. Ты принадлежишь мне. Вся. Каждая блядская волосинка. И если я хочу, чтобы ты прибегала ко мне по звону колокольчика на задних лапках, то ты будешь это делать. Мне похуй, кто у тебя был в прошлой жизни. Нет больше Амелии Коулман. Только моя маленькая сучка Эми. Так ясно?
Она судорожно кивает, со скрипом щекой скользя по столешнице. Хватка на горле расслабляется, но он ещё ничего не закончил. Откидывает волосы с её шеи, и Эми жмурится от проступающих в глазах слёз — сама не знает, почему так хочется постыдно зарыдать прямо сейчас. Кусает губу до крови, чтобы не сорваться. Папочка не любит слабость. Он любит ощущать над ней власть.