Ботфорты капитана Штормштиля

Тошка, согнувшись в три погибели, прижимал к склону фанерный совок конструкции Костерро-четвертого. Они брали очередную пробу: Володя рубил зубилом борозду в склоне горы, а Тошка держал совок, в который сыпалась вырубленная порода. Пользоваться совком предложил Володя; до этого шел в дело обычный кусок брезента.

— Нужно быть творческой личностью, — сказал Тошке Володя и смастерил из фанерного ящика совок, который и стал основным рабочим инструментом младшего коллектора Тополькова.

Работа была несложной, но довольно нудной. Тошка так и сказал об этом Володе.

— Значит, не вышел бы из тебя цирковой артист, хоть ты и Антонио. — Володя размахнулся и ударил кувалдой по расплющенному оголовку зубила.

Тошка не собирался становиться цирковым артистом, но все же обиделся.

— Это почему?

— Нудной работы боишься. Жаль, нет где-нибудь здесь у Хабаджи цирка. Хоть самого завалящего. Я бы повел тебя показать, как по двести раз кряду повторяют одно и то же движение, один и тот же жест, чтобы добиться легкости, непринужденности, точности, автоматизма… Чтоб не ляпаться на край сетки и не рубить потом из-за этого пробы в горах Апсны, Страны Души…

Тошка смотрел на Володю снизу вверх, на его разгоряченное, влажное от пота лицо, на прикушенную губу и вспоминал свой разговор с дядей Гогой.

— Почему ты говоришь: он вряд ли вернется в цирк? — недоумевал Тошка. — Что он, хромой, как Тумоша? Он так крутит сальто и жмет стойки, что будь здоров!

— Этого мало, Антонио, мало… Есть у человека такой хитрый аппарат — называется вестибулярный. — Дядя Гога потрогал пальцем у Тошки за ухом. — Вот здесь он, во внутреннем ухе. Его дело определять положение человеческого тела в пространстве направлять его движение. Сложная штука. И необходимая. Особенно для воздушного гимнаста. Ты знаешь, что означает в переводе сальто-мортале?. Прыжок смерти. И если поврежден вестибулярный аппарат, то каждый такой прыжок может окончиться гибелью. Когда это не просто сальто на пляже, а сальто под цирковым куполом. Понял, в чем дело, друг Антонио.

— А у него… что, этот… вестибулярный…

— Да… После того как Володя неудачно упал в сетку. Полностью восстановить деятельность этого аппарата очень трудно, почти невозможно. В обычной жизни все будет, конечно, в порядке, а вот в перекрестном лучше не летать. Птицей ему, скорее всего, уже не придется быть. Этакая печальная история.

— Но он может пойти коверным! Или на конюшню. Зачем там вестибулярный аппарат? — не сдавался Тошка.

— Может… Может. Но, видишь ли, есть на земле профессии, которые берут человека в плен. Полностью, на весь его век. И просто состоять при этих профессиях, быть около них, смотреть, но не участвовать — нельзя, невозможно. Это во сто крат больнее, труднее, чем резко порвать, уйти, найти себе новое дело. — Дядя Гога помолчал, потом, видя, что Точка продолжает упорствовать, добавил: — Можно ведь не ходить на маршруты, не жить в палатке, не таскать рюкзаки с образцами и все равно оставаться геологом.

— Как это?

— Да очень просто. Сидеть себе в управлении и заниматься обработкой чужих материалов. Помогать в обобщении собранных данных. Тоже нужное дело. И не надо будет есть пальцами мамалыгу. И хоть каждый день ходи в парикмахерскую. Но я бы чувствовал себя в подобном случае лишь находящимся при геологии, не больше. Вот и Володя. Я его знаю — он не согласится на половинку…

Тошка часто вспоминал этот разговор с дядей Гогой. Профессия, которая берет тебя в плен навсегда и без остатка! До сих пор он знал одну такую — профессию моряка. Оказывается, и геологи тоже тоскуют, если их руки не касаются нагретых солнцем или холодных от утренней росы камней.

А цирковые артисты — когда нет у них под ногами упругих опилок, а над головой — стеклянного неба, украшенного горящими звездами софитов. Они тогда, как моряки, которые сошли на берег и все оглядываются, оглядываются — видно ли еще взъерошенное ветром море и белые крылья улетающих за горизонт парусов.

Тошка вспомнил капитана порта, усатого и красноносого, в фуражке с громадным крабом. Он тоже, выходит, был только «при море» и не зря однажды жаловался Тошкиному отцу:

— Ну, какой я капитан? Одно название. Лучше б уж назвали директор порта или там заведующий… Капитан! Само слово чего стоит! И я был капитаном. Ходил во все порты мира, дважды тонул. Это была жизнь! А сейчас я ругаюсь с капитанами, штрафую капитанов, а сам лопаюсь от зависти к ним, разнеси меня торнадо на все тридцать два румба!..

— Ты будешь держать совок, как положено добросовестному младшему коллектору? — Володя сердито посмотрел на Тошку сверху вниз. — Как тюкну сейчас зубилом по лбу!

Он снова взгрызся в породу своим немудреным инструментом. Колкие, серые крошки полетели в совок.

— И чего мы потеем с этими пробами? — ворчал Тошка, прижимая животом ручку совка. — Все равно их выбросят, если мы найдем барит.

— Не выбросят.

— Выбросят. Кому они будут нужны, если барит уже найден! Что по ним тогда искать?