Боткин

Поступившие на первый курс собрались в актовом зале. Боткин, Белоголовый, Шор и Кнерцер встали рядом. Инспектор Иван Абрамович Шпейер, невысокий, шарообразный толстяк в золотых очках, из-под которых метали молнии маленькие черные глазки, пискливым, постоянно срывающимся голосом прочел студентам наставления:

— Вы обязаны неукоснительно отдавать честь своему университетскому начальству и генералам при встрече на улицах, для чего, не доходя трех шагов, долины становиться во фрунт и прикладывать руку к шляпе.

Началось наглядное обучение.

Новички выходили из строя и приветствовали Шпейера по университетскому уставу.

— Это наша первая лекция, — не разжимая губ, шепнул Белоголовый Боткину.

Тянулась эта лекция довольно долго. Шпейер безжалостно гонял тех, кто отдавал честь, по его мнению, без достаточной ловкости и грации.

Вскоре Боткину пришлось испытать на себе тяжесть шпейеровской дисциплины. Задумавшись, он шел по двору университета. Был душный сентябрьский день, и крючок на воротнике мундира был у него расстегнут. Вдруг он услышал пискливый голос на высокой ноте:

— В карцер! Я научу вас порядку! Разгильдяйство, фанфаронство!

Через несколько минут Сергей уже был под замком.

Этот случай научил Сергея осторожности, больше он не попадался…

Годы учения Боткина совпали с периодом особенно тяжелой реакции. В преподавании они сказались в том, что всякое проявление свободной мысли, всякая попытка развить в слушателях пытливость, стремление к поиску считались опасными.

Впоследствии С. П. Боткин отмечал в своей статье в «Еженедельной клинической газете» (1881 г.): «Учившись в Московском университете с 1850 по 1855 г., я был свидетелем тогдашнего направления целой медицинской школы. Большая часть наших профессоров училась в Германии и более или менее талантливо передавала нам приобретенные ими знания; мы прилежно их слушали и по окончании курса считали себя готовыми врачами, с готовыми ответами на каждый вопрос, представляющийся в практической жизни. Нет сомнения, что при таком направлении оканчивающих курс трудно было ждать будущих исследователей. Будущность наша уничтожалась нашей школой, которая, преподавая нам знание в форме катехизисных истин, не возбуждала в нас той пытливости, которая обусловливает дальнейшее развитие». По отзыву Белоголового, отсталость преподавания в то время придавала «живой науке вид такой мертвой и законченной схоластики, что казалось, все доступное человеческому уму уже достигнуто и завершено и что свежим силам дальше идти некуда и работать не над чем».

Юноши, выросшие н атмосфере горячих споров самых выдающихся умов России, восприняли, конечно, такие методы преподавания отрицательно. Но в то время как Белоголового на первых порах они привели к полному охлаждению к занятиям, Боткин, напротив, набросился на науку с «жадностью голодного волка».[2] Внимательно перенимает Боткин у Пинулина новые методы обследования больного. Перкуссия — выстукивание, пальпация — прощупывание и аускультация — прослушивание — эти три способа осмотра вызывали в то время разное отношение врачей: одни совсем не применяли их, считая «выдумкой для пускания пыли в глаза больному», другие, недостаточно освоив методы, не умелн извлечь из них нужных показаний. Боткин вспоминал впоследствии: «Еще на моей памяти, когда я начал только учиться практической медицине, ныне принятые методы объективного исследования больного, а также аускультация и перкуссия еще не составляли такого общего достояния, как теперь, когда.

можно сказать, почти нет врача, не владеющего с большим или меньшим искусством техникой этого способа исследования».

Но мере того как будущий медик осваивал новые методы, он все больше понимал их значение — они вооружали его, давали как бы второе зрение. Вот врач выстукивает, выслушивает, ощупывает — и тело больного подает ему знаки, непонятные другим, но ясные ему. Вот там глухой тон, а тут. наоборот, слишком громкий, там звук трения, шум. тут он замечает ненормальное увеличение объема.

И каждый день он выстукивал, слушал и запоминал, сопоставляя свои ежедневные наблюдения. И каждый день приносил что-нибудь новое, обогащал опытом. Так приходило мастерство. Уже студенты стали обращаться к нему в отсутствие Пикулина. Уже без труда разбирался он во всей сложной гамме шумов н стуков. Как когда-то Елизавета Богдановна Грановская научила его в сложной симфонии звуков узнавать мелодию, так теперь в этом хаосе шумов он научился узнавать знакомые тоны и обертоны. Иногда попадался новый, неизвестный симптом, и он запоминал его и долго потом думал, с чем же, с каким болезненным изменением в организме он может быть связан.

Однокурсники считали, что Боткин обладает клиническим мышлением и лучше других разбирается в диагностике запутанных случаев. Они часто обращались к нему как к авторитету и просили его консультации в сложных случаях.