Боткин

Установив ряд заболеваний, Сергей Петрович, объезжая госпиталь, указывал, как надо лечить заболевших. Он требовал от врачей наблюдения над течением болезни и не принимал ссылок на отсутствие условий. «Конечно, поляна и палатка — это не клиника, — говорил Боткин. — Но главных два фактора налицо: больной и врач. А врач в самых неблагоприятных условиях должен уметь наблюдать, а без наблюдения нет и лечения».

Но, требуя изучения заболевания, очень сердился, когда это делалось не в интересах больного, а или из желания угодить инспектору, или из личного одностороннего интереса. О таких случаях Сергей Петрович писал жене: «В то время, когда на душе кипело негодование, скорбь, мне предлагают взглянуть „интересных“ больных. Погодите, я еще не опомнюсь от этих криков массы голодных людей, у меня голова не способна совмещать интерес медицинского случая с фактом истребления людей вследствие неряшливости, злоупотребления… Дайте опомниться, тогда я посмотрю ваши „интересные“ случаи, но прежде накормите неинтересных».

Осенью Сергея Петровича стало волновать новое явление. У солдат появились случаи обморожения пальцев рук. Был только октябрь. Днем светило солнце, и, хоть ночами наступало похолодание, о морозах еще не было и речи. В чем дело? Каждого солдата с Таким явлением Боткин осматривал самым тщательным образом и, присев на койку больного, вел задушевную беседу, детально выяснял историю болезни. Вечером в палатке он записал свою догадку: «Причиной массового отмораживания пальцев у солдат, выявленных на Шипке, является, кроме холода, недостаточность питания, необходимо добиться устранения этой причины». И тут же в скобках: «Страшное явление! Люди молят о хлебе в стране, которая утопает в хлебе…» «Малярия косит воинов, — записывал дальше Боткин. — Необходимо срочна добиться введения в войсковых частях профилактической хинизации. Надо, чтобы врачи и администрация поняли, что малярия может протекать в замаскировочных формах под видом различных желудочно-кишечных или простудных заболеваний».

Приближение зимы пугало Боткина. Он понимал, что она принесет еще больше человеческих жертв. «Если бы удалось окончить войну без зимовки армии, это было бы величайшим счастьем для России, сколько бы народу спаслось от нашей администрации, которая более губительна для армии, чем турецкие пули».

Иногда отчаяние прорывается в письмах Боткина: «Пора, пора кончать с этим ужасом. Неужели еще мало крови, мало несчастья, мало бедствия? Кому все это нужно?» С ненавистью пишет он о царском окружении:

«Здесь идет такая вражда друг на друга, столько зависти разлито в виде какой-то гнусной, клейкой жидкости, замазывающей все остальные человеческие свойства, что ко всякому факту относишься с осторожностью. Пора, пора вон из этого ада тщеславия, зависти, сребролюбия».

В другом письме он ищет причину того, что видит вокруг себя: в нем опять боткинская вера в прогресс, вера в русского человека:

«…Кто же виноват во всех неудачах? Недостаток культуры, по-моему, лежит в основе всего развернувшегося перед нашими глазами; слишком легко свалить все на одного человека; не надо себя убаюкивать подобными обвинениями; следует каждому поделиться этой неудачей и, разделив ее на всех, приняться за честное исправление недостатков; надо трудиться, надо учиться, надо иметь больше знаний…»

«Будем надеяться на русского человека, на его мощь, на его звезду в будущем… Россия не погибнет, она выйдет из этого затруднения, но другие деятели, другие люди будут спасать ее».

Восемь месяцев провел Сергей Петрович на фронте. Война подходила к концу.

Состояние здоровья Боткина делалось угрожающим. Частые приступы печени, крайнее изнеможение от чрезвычайно трудных условий походной жизни, тяжелые нервные переживания — все это вконец подорвало его силы. А тут еще начались приступы лихорадки. Всем было ясно, что Сергею Петровичу надо уезжать. Жена умоляла его вернуться домой. В ответ Сергей Петрович написал письмо, в котором говорит о том, как понимает он долг врача и человека: