Боттичелли

Из палаццо Медичи выскочил кардинал Джованни вместе с «головорезами» Орсини и заорал боевой клич Медичи, но его никто не подхватил. Толпа ломила напролом. Джованни и наемники юркнули за двери палаццо. Здесь он узнал, что его брат с Орсини и несколькими слугами уже покинули дворец, чтобы успеть проскочить, пока Синьория не распорядилась закрыть городские ворота. Джованни последовал их примеру. Он попытался найти убежище в монастыре Сан-Марко, но его туда не пустили. Два дня кардинал прятался в городе, а потом, надев сутану простого монаха, выскользнул за ворота и скрылся. Весь вечер над городом гремел набат колокола, временами прерываясь, потом, словно накопив ненависть, снова начинал гудеть. В предместьях уже полыхали виллы Медичи, а в городе толпа утоляла свою ярость, громя дома друзей Пьеро.

Сандро не откликнулся на набатный зов: как бы неприязненно он ни относился к Пьеро, тот все-таки принадлежал к семейству, много сделавшему для него. Оставшись дома, он не находил себе места – то бесцельно бродил по комнатам, заходил в мастерскую, невидящими глазами рассматривая накопившиеся в ней картины, то сидел перед потухшим очагом, уставившись в него. Под утро пришел Симоне, белый балахон которого в некоторых местах был запачкан кровью. Буркнув, что все кончено, он повалился на постель и заснул мертвецким сном. Сидеть дома стало невмоготу, и Сандро, набросив плащ, отправился к месту главных событий.

Палаццо Медичи ощерилось разбитыми окнами, у его стен валялись обломки мебели, разбитые рамы картин, домашняя утварь, обрывки одежды и прочий хлам, который всегда оставляет за собой разбушевавшаяся толпа. У взломанных дверей стояли стражники – Синьория, как только ей стало известно, что бунтовщики ворвались во дворец, направила туда всю городскую стражу, оказавшуюся в наличии, чтобы спасти имущество Медичи, ныне ставшее достоянием республики. Лишь с большим трудом – не без помощи «плакс» – людей вытеснили из дворца, но многое уже было погублено: не имея возможности излить свой гнев на хозяевах, восставшие отыгрались на их имуществе. Теперь слуги Синьории были заняты сбором уцелевшего, чтобы отправить на хранение в городские склады.

Сандро подвернулся кстати: нужен был человек, сведущий в живописи – ведь не всякие картины достойны охраны властей. Лишь по этой причине ему удалось проникнуть внутрь палаццо. Страшное зрелище и чудовищные звуки: под ногами хрустели осколки посуды, стекла витрин и смальта разбитых вдребезги мозаичных столиков, сквозняк играл разорванными книгами и рукописями, работавшие небрежно отбрасывали ногами лохмотья разорванных картин. И так везде – где меньше, где больше – в комнате, где он прощался с Джулиано, в кабинете Лоренцо, где он не раз вместе с другими слушал, как Великолепный читает свои стихи и новеллы, в столовой, где иногда собирались члены Платоновской академии. Руины его молодости и зрелости… Симоне был прав, когда изрек, что все кончено! В буфетной какой-то француз, истошно крича и размахивая охапкой бумаг, другой рукой старался вырвать из рук служителя золотой кубок. Это был сьер де Бальзак, квартирмейстер короля – мешая французские и итальянские слова, он требовал возмещения ущерба, нанесенного ему закрытием банка Медичи в Лионе. Мерзкая картина мародерства, хруст стекла, шелест бумаги…

На улице было не радостнее – из внутреннего дворика палаццо выволакивали статую Донателло «Юдифь и Олоферн». Это тоже было решение Синьории: перенести Юдифь из дворца Медичи, что на виа Ларга, в палаццо Веккьо. Через год в ознаменование годовщины изгнания Медичи на ней было приказано выбить надпись: «Exemplum Salutis Publicae Cives Pusuere MCCCCXCV» – «Поставлена гражданами как пример общественного блага. 1495 год». К этому времени фреска Сандро, изображавшая повешенных мятежников, по приказу Синьории была сбита со стены палаццо Веккьо. Все поистине было кончено – золотой век Медичи канул в Лету. Это было, пожалуй, самое сильное потрясение, пережитое Сандро. Он считал его последним, но как порой заблуждается человек!

Во Флоренции наводили порядок, а на полпути к Пизе флорентийская делегация торговалась с Карлом. Французы наотрез отказались что-либо менять в договоренности с Пьеро – им было безразлично, с согласия Синьории или вопреки ей бывший правитель Флоренции пошел на уступки. Они сохраняли за собой все отторгнутые ими области, но в конце концов все-таки согласились возвратить их после того, как Карл войдет в Неаполь. Но Пиза не подпадала под эту договоренность. На упрек флорентийцев французы ответили, что произошло недоразумение: Карл не знает итальянского языка, а его кивок головой был неправильно истолкован. В итоге Флоренции все-таки надлежало выплатить королю сто двадцать тысяч дукатов и она должна была принять его в своих стенах как почетного гостя.