Боттичелли

Соблазн воспользоваться той же композицией, что у Гоццоли, был велик. Картина изображала трех волхвов, спускающихся вместе с их многолюдными свитами по горным тропам, чтобы преподнести дары Младенцу Христу. Все в ней было уравновешено и выверено, краски великолепны, одежды фигур необычны и изящны, как на Востоке. Но по здравом размышлении Сандро такой путь отверг. Он изобразил площадь перед развалинами, в которых нашло убежище Святое семейство. На ней собрались флорентийские граждане – об этом нетрудно догадаться, взглянув на их одеяния. Ведут они себя так, как и присуще согражданам Сандро, когда они собираются на праздники: пока один из волхвов преклоняет колени перед Христом, другие занимаются обычными делами – спорят, обмениваются новостями, шутят, ожидая своей очереди. Среди этой толпы гордо возвышается Лоренцо, погруженный в размышления; здесь же в бархатном изящном костюме его красавец-брат, присутствуют также покойные Козимо, Пьеро, Джованни, да и для семейства Лама нашлось место.

«Поклонение волхвов» написано легкими волнообразными линиями, а его безмятежный колорит подчеркивается рассеянными по полотну золотистыми бликами, напоминающими о чистом свете солнечного заката. Им вторит золотой плащ человека, стоящего у правого края картины, – это сам художник. Горделивая поза, вьющиеся рыжеватые кудри, чуть капризный изгиб губ. Самое выразительное в этом портрете – большие светло-янтарные глаза, полузакрытые утомленно опущенными веками и упорно избегающие прямого взгляда на зрителя. Изображая рядом со знатными покровителями самого себя, Сандро как бы подчеркивал, что он тоже принадлежит к кругу избранных.

Впрочем, на это не стоило намекать, ибо во Флоренции его и без того уже причислили к таким же прихлебателям Лоренцо, как Полициано, Фичино и иже с ними. Строгий все-таки народ его земляки – сперва изгоняют из города своих лучших сограждан, а потом рыщут по всей Италии, умоляя вернуть им кости умерших на чужбине, как это случилось с Данте. Они готовы хвастать, что среди них живут такие поэты, как Анджело, и такие философы, как Марсилио, и одновременно поливать их грязью, называя паразитами, которые и не сеют и не пашут, а хлеб насущный имеют. Они обязательно выищут в своей среде тех, кто становится предметом постоянных насмешек. В декабре 1475 года умер Паоло Уччелло – в страшной бедности, почти свихнувшись от беспрестанных попыток разгадать тайны перспективы. Слава Богу, что он почти не покидал своего дома, а то бы его превратили в шута на потеху подвыпившим ремесленникам. Теперь все скорбят, называют его непревзойденным мастером, мучеником живописи и прочее, будто бы не говорили при его жизни совсем другое…

Близость к семейству Медичи действительно избавляла Сандро от забот, которые выпадали на долю других не менее искусных живописцев. Но она не защищала его от злословия, да и родные немало способствовали этому, упрекая его в лени и расточительности. Он в самом деле не придавал большого значения деньгам, не копил их и не вкладывал в выгодные предприятия, как это делали более практичные коллеги. Он мог неделями не брать кисть в руки, предаваясь безделью или околачиваясь в компании гуляк, что, по мнению многих, было зазорно для сына честного ремесленника. Как и бывает в таких случаях, ему приписывали все пороки, и постепенно складывался образ живописца, которому Господь Бог дал большой талант, судьба наградила счастьем, но он все промотал в силу своей чудовищной беспечности.

На беду Сандро, во Флоренции было слишком много художников, не страдавших отсутствием самомнения. В своем собрате по профессии каждый видел нежелательного конкурента и выискивал повод хоть чем-нибудь очернить его. Потому-то, как полагали – справедливо или нет, – они никак не могли объединиться в цех. Вступая в компанию святого Луки лишь для того, чтобы обрести звание мастера, духом корпоративности они так и не прониклись – каждый действовал в одиночку. Не было ничего удивительного в том, что «Поклонение волхвов», которое было выставлено в Санта-Мария Новелла и впоследствии стало считаться шедевром флорентийской живописи, не снискало добрых слов. Говорили, что Сандро ничего не смыслит ни в пропорциях, ни в перспективе, что некоторые фигуры второго плана гораздо крупнее и выше фигур первого, что краски из рук вон плохи.

От внимания завистников не ускользнуло, что он, как и многие, пялит глаза на прекрасную соседку. Положа руку на сердце, можно было признать, что был такой грех. Что он был бы за живописец, если бы его не привлекала красота во всех ее проявлениях? Но то, что считалось позволительно для других, для ремесленников было запретным плодом и побуждало здравомыслящих людей сомневаться: да в здравом ли уме этот возомнивший о себе сын кожевника? Как бы то не было, в женских образах Сандро все чаще можно было встретить черты Симонетты. И он подпал под ее чары, и он стал считать, что в ней воплотился идеал красоты.