Боттичелли

Между тем трагедия приближалась. Новогодние праздники, балы и карнавалы окончательно подорвали и без того подточенные силы «возродившейся Венеры». Весна 1476 года началась как-то споро и бурно. Дожди разом смыли в Арно всю грязь, накопившуюся за зиму. Флоренция похорошела, но это было страшное время для хворых: природа не разбирается, что красиво, а что нет, она очищает себя от всего, что считает недостойным дальнейшего существования. В палаццо Веспуччи все чаще стали наведываться лекари и знахари. А 27 апреля портал дворца укрыли черной материей – Симонетта скончалась. Флорентийская молодежь облачилась в траур. Наверное, ни Беатриче, ни Лаура не были удостоены такой скорби. О печальном событии сочли нужным срочно сообщить Лоренцо, который в то время находился в Пизе. Известие было передано ему, когда он прогуливался после ужина в саду с Федерико Арагонским. Лоренцо поднял глаза к небу и, указав другу на одну из звезд, сказал: «Смотри, душа этой благороднейшей дамы превратилась в новую звезду, ее я еще никогда не видел».

В течение лета многочисленные поклонники Симонетты не могли утешиться, изображая – по моде того времени и под воздействием «Новой жизни» Данте – неисцелимую печаль. Стихов было написано много, а те, кто не обладал поэтическим даром, прибегали к творениям Петрарки:

Повержен лавр зеленый. Столп мой стройный
Обрушился. Дух обнищал и сир.
Чем он владел, вернуть не может мир
От Индии до Мавра. В полдень знойный
Где тень найду, скиталец беспокойный?
Отрада где? Где сердца гордый мир?
Все смерть взяла…[7]

Впрочем, все забывается. Полициано, взявшийся было рьяно дописывать поэму о прошлогоднем турнире, воспевающую Симонетту, в конце концов забросил ее – у него появились более неотложные дела. Вирши юношей, не обладавших талантом, поглотило время. Но легенда о возродившейся и рано ушедшей Венере преодолела века – не в последнюю очередь потому, что некий живописец, живший по соседству, нашел в ней идеал красоты.

События, происшедшие вскоре, заставили многих окончательно забыть о даме, которой поклонялись столь ретиво и истинно. Весь 1476 год флорентийцы жили в постоянном ожидании надвигающейся беды, хотя никто не мог сказать, какой именно. Обстановка напоминала предгрозовую пору, когда все застывает и берет верх гнетущее чувство надвигающейся угрозы. Неприязнь Пацци к Медичи становилась явственнее день ото дня. Похоже было, что к делу подключился дядя Франческо – Якопо, человек крайне неуравновешенный, вспыльчивый до бешенства и одновременно невероятно жадный и беспредельно расточительный. Все еще больше усложнилось, когда Сикст отдал архиепископскую кафедру во Флоренции Франческо Сальвиати, а Лоренцо открыто и без всяких обиняков заявил, что он, пока жив, никогда не допустит, чтобы какой-либо ставленник папы вмешивался в дела города.

Слухи, порочащие братьев Медичи, снова стали гулять по Флоренции, но последствий пока не вызывали: не теми людьми были Пацци, чтобы горожане поддержали их, и здесь Сикст явно вытянул не ту карту. Представители семейства иногда занимали высокие посты во Флоренции, но скорее не в силу своих достоинств, а в результате всевозможных махинаций и интриг. Флорентийцы издавна с подозрением относились к отпрыскам рыцарских семей, некогда переселенных в город из окрестных замков для прекращения их постоянных разбоев. А нынешние Пацци тем более никаким уважением не пользовались: старый бездетный Якопо был известен своими грубыми выходками, нередко доводившими до ссор и драк, скупердяйством и нескрываемым презрением к простому люду. О его племяннике Франческо и говорить не стоит – он был порочен до мозга костей. Так что если бы флорентийцам предстояло выбирать, то предпочтение все-таки было бы отдано Медичи, в чем бы их ни обвиняли.

В мае Лоренцо возвратился из Пизы. Сандро теперь был частым гостем на виа Ларга: он продолжал писать членов семейства Медичи. Уже были готовы портреты матери Лоренцо Лукреции Торнабуони и его супруги Клариссы Орсини, а теперь он рисовал самого Великолепного. Между делом пришлось запечатлеть для Джулиано нескольких новых поклонниц – место Симонетты в его сердце пустовало недолго. Однако напрасно у него пытались разузнать, чем сейчас занят ум Лоренцо, – в тайны городской политики он не был посвящен, они обсуждались за закрытыми дверями. Частыми гостями Великолепного теперь были прелаты, сенаторы, послы Милана и Венеции; временами появлялись какие-то сомнительные личности, с которыми Лоренцо беседовал один на один и которые исчезали так же незаметно, как и появлялись.