Боттичелли

Сандро работает поразительно много: Мадонны с младенцами выходят из-под его кисти одна за другой, не принося ему, однако, ни особых заработков, ни почета среди коллег. Да и какой может быть почет, если все эти Мадонны, как сестры, походят на Мадонн Липпи? Иногда даже трудно различить, где работа фра Филиппо, а где творение Сандро. Заказчики не валили к нему валом, но и на их отсутствие не приходилось жаловаться — флорентийцам пришлись по душе его нежные и хрупкие Мадонны, напоминавшие замотанным делами купцам и ремесленникам о неописуемом небесном блаженстве. Сандро брал дешево, работал быстро, не утруждая себя поисками чего-то из ряда вон выходящего. Удавшихся ему однажды Мадонн он беззастенчиво множил, а если и вносил изменения, то по мелочам: либо менял символы, намекающие на предстоящие муки Христа, либо удлинял овал лица, либо набрасывал на голову Мадонны вуаль, и тогда тратил основное время на то, чтобы довести до совершенства эффект ее прозрачности и невесомости. На судьбу он не сетовал: в многочисленном клане флорентийских живописцев было немного всеми признанных, дорогостоящих мастеров, к которым было боязно подступиться. Большинство соглашались на все, не гнушаясь мелкими заработками, и корифеи смотрели на них свысока. На их фоне Сандро выглядел вполне достойно.

Благодаря отцу Сандро был избавлен от необходимости зарабатывать на жизнь. Деньги, полученные от заказчиков, текли как сквозь пальцы — на наряды, ибо он не желал отставать от флорентийских щеголей, на угощение друзей, которых у него было немало, на разные разности, которые обходились недешево. Похоже, он собирался остаться в холостяках, несмотря на все увещевания, а иногда и требования отца. И здесь он тоже следовал моде — многие его сверстники не спешили связывать себя узами брака, благо во Флоренции доступных женщин хватало, а со времен Боккаччо нравы стали еще менее строгими. Но молодой живописец вряд ли мог привести себе в оправдание довод, которым пользовались прославленные мужи: они-де хотят быть независимыми и ничем не обязанными, дабы посвятить себя всецело наукам или вольным искусствам.

По мнению Мариано, сын просто блажил — ничего не поделаешь, такое уж ныне поветрие во Флоренции. Недаром шумную компанию молодых художников полушутливо-полузавистливо прозвали «Академией праздных людей». Чего стоили их издевательские шутки в духе Боккаччо! Например, Сандро ополчился на соседа-ткача, шум станков которого мешал ему работать. С помощью друзей он взгромоздил на стену между двумя домовладениями громадный камень «чуть не с воз размером», который при малейшем сотрясении грозил рухнуть на крышу бедного ткача. Когда тот попросил убрать камень, Сандро гордо ответил: «У себя дома я делаю все, что мне нравится». Такими же словами встретил его сам ткач, когда он просил его стучать потише. Насладившись испугом соседа, художник убрал камень. И таким выходкам не было конца — дерзкая молодежь открыто насмехалась над старыми порядками, а заодно и над теми, кто их защищал и поддерживал.

Астрологи прогнозировали на 1469 год большие перемены, но вряд ли к лучшему. Мелкие неурядицы во флорентийских владениях в расчет не брались — они всегда были и, видимо, будут, пока мир стоит. Беды грозили с другой стороны: Подагрику оставалось жить недолго, об этом в городе знали все. Его смерть могла изменить многое — к Пьеро уже привыкли, никто его не трогал, и он никому хлопот не доставлял. Конечно, его поругивали за плохое управление, но во Флоренции и не могло быть иначе. Медичи к этому относился спокойно: в меру своих способностей и здоровья он обеспечивал, следуя совету Козимо, мир и спокойствие, и город не утратил ни своего богатства, ни влияния; Милан и Венеция не раз прибегали к его посредничеству, а о более мелких соседях не стоило и говорить.

Время его правления, возможно, так бы и закончилось бесцветно, если бы он не задумал женить своего старшего сына Лоренцо на римской аристократке Клариссе Орсини. Чем руководствовался умирающий Пьеро, делая свой выбор, для флорентийцев осталось тайной, но, приняв его, он нарушил традицию семейства Медичи родниться только с согражданами. К титулам во Флоренции никогда не питали почтения, а здесь ко всему прочему невесту брали из Рима, из семьи Орсини, пользующейся там немалым влиянием. Не стоят ли за этим хитроумные папские планы, не кроется ли тут измена? К Риму во Флоренции всегда относились с подозрением — побаивались, но смотрели свысока. Попрошайки с берегов Тибра, любящие пускать пыль в глаза, не останавливающиеся перед любым коварством — такими были римляне в глазах флорентийцев. Вдруг они совьют гнездо в их городе — ведь ясно, что за семейством Орсини, будто тараканы, учуявшие поживу, потянутся другие, и тогда их уже не изведешь.