Боттичелли

Тогда-то во Флоренции и появилась Симонетта, урожденная Катанео из Портовенеры на Лигурийском побережье, что дало любителям сравнений повод уподобить ее Венере, родившейся из пены морской:

Тогда как мой родимый дом — Лигурия,
Пустынный брег, суровые края,
Где яростный Нептун рычит под скалами,
Грозя им страшными обвалами.[6]

Возможно, и сама Симонетта уверовала в то, что в ней возродилась древняя богиня. Многократно повторенная молва и Фому неверующего заставит принять фантазии за реальность. Не будь всеобщего поклонения, не будь рыцарски-галантной и к тому же выставляемой напоказ любви Джулиано и сладостных стихов Анджело Полициано, Симонетта Веспуччи осталась бы в памяти знавших ее той, кем она и была на самом деле — взбалмошной и самовлюбленной супругой флорентийского купца, ибо никакими прочими талантами она не блистала. Однако судьбе было угодно сотворить из нее легенду.

Сандро в числе прочих немало способствовал созданию этой легенды. Правда, рисуя по поручению Джулиано свой первый портрет Симонетты, он не нашел в соседке ничего особенно прекрасного. Если, как утверждали его ученые друзья, образцом красоты являлись статуи, оставленные древними, то донна Симонетта вряд ли удостоилась бы у них чести быть приглашенной в хоровод нимф, как это изобразил Анджело — его одно лишь воспоминание о новоявленной Венере заставляло «пылать огнем» и «ощущать себя в раю». Более того, от наметанного взгляда живописца не могло укрыться, что силы молодой супруги Марко Веспуччи подтачивал тайный недуг; это выдавали и неестественная белизна кожи, сквозь которую просвечивали синие жилки, и лихорадочный румянец, то и дело вспыхивающий на ее щеках. Во всяком случае, ни один ремесленник по собственному желанию не взял бы флорентийскую Венеру в жены. Но странно устроен человек: сам того не желая, он начинает верить в то, о чем долдонят другие. И Сандро поддался чарам Симонетты, и он был готов преклонить перед ней колени…

Долгожданный день наступил, и он был прекрасен. Впоследствии Полициано воспел и Зефир, который своим теплым дыханием растопил остатки снегов на вершинах гор, и птичий хор, снова огласивший леса под Флоренцией, и ласточек, вернувшихся «под сень гнезда родного». Улицы, ведущие к Санта-Кроче, преобразились, словно по волшебству: из окон и с балконов палаццо и домов зажиточных горожан свисали ковры и дорогие, переливающиеся всеми красками радуги ткани, и празднично разодетые флорентийцы шествовали к трибунам через эти шуршащие и шелестящие коридоры. На всех площадях были установлены позолоченные шесты, на которых развевались флаги с изображением алой лилии, эмблемы Флоренции, и льва Святого Марка — символа Венецианской республики.

Над городом плыл торжественный перезвон колоколов. Народ стекался на площадь, минуя шатры из парчи, где должны были переодеваться для ристалища участники состязания, и чинно рассаживался на трибунах, в центре которых стоял золоченый трон для королевы турнира. Для живописцев-оформителей были отведены особые места, иначе им бы пришлось толкаться за канатами, огораживающими площадку для поединков. Лоренцо и здесь все предусмотрел: ведь им предстояло увековечить это зрелище в своих картинах. Но среди них не было общепризнанного мастера изображения битв и катастроф — Паоло Уччелло. Нет, о нем не забыли, просто фанатик перспективы был тяжело болен.

Громкий спор среди живописцев о том, кому из них будет поручено воспеть в красках этот достопримечательный турнир, сливался с общим гулом толпы, успевшей до отказа забить всю площадь и прилегающие улицы. Но вдруг раздался звук трубы, и все стихли. Городская стража расчистила проход для шествия городского нобилитета во главе с Лоренцо, одетым в платье из зеленого бархата с массивным золотым ожерельем на шее. Великолепный был сосредоточен и хмур; его лицо просветлело лишь на миг, когда в толпе раздались крики приветствия в его честь. За ним и послом Венеции следовали гонфалоньер справедливости — выборный глава Синьории и носитель городского знамени — гонфалона, — и другие первые лица города. Лоренцо не спеша поднялся на трибуну и торжественно опустился на предложенное ему кресло справа от трона будущей королевы; слева разместился венецианец. Можно было начинать. Раздался призывный клич серебряной трубы, и из шатров в сопровождении оруженосцев вышли рыцари, нарочито громко бряцая доспехами. Заржали кони, заплескались на ветру штандарты, одобрительный гул прокатился по трибунам.