Боты для ночного эльфа

За неуважение к славному роду Буровых матушка с легкостью могла отвесить такую затрещину, от которой те, кто помельче, запросто превращались из двуногих прямоходящих в бескрылых перелетных. А Петр Буров, несмотря на всю солидность родового имени, крупными габаритами не отличался.

Поначалу от Петиного псевдонима, излишне живо напоминающего о Северной столице России, матушка была не в восторге, но хотя бы драться не лезла. А когда иллюзионист Питер Бург стал пользоваться некоторой популярностью, она и вовсе смирилась. Выбранная сыном оригинальная профессия матушке нравилась, хотя сибирские предки в целом наверняка предпочли бы более надежную нефтегазодобычу.

У матушки Пети Бурова тоже была явно выраженная артистическая жилка. Видели бы пращуры Варвару Бурову в шелках и парче фантазийного наряда «Шехерезада постбальзаковского возраста» — нипочем не признали бы родную кровиночку!

Цветастое платье с шароварами и кудрявый смоляной парик Варваре Буровой смастерили в цирковой костюмерной, а вот шоколадный загар и многочисленные украшения у нее были свои, собственные. Когда Варвара, звеня браслетами, как стадо галопирующих на водопой коров колокольцами, поднимала руку, чтобы поманить к себе очередную жертву, у граждан с нормальным слухом закладывало уши.

Выглянув из неприметной дверцы, Петя, без смокинга и цилиндра вовсе не похожий на таинственного франта Питера Бурга, внимательно посмотрел, кого на этот раз отловила маман, и слегка поморщился.

Он бы, конечно, предпочел гламурную загорелую блондинку в микромайке на голое тело — сидела одна такая аппетитная красоточка у прохода на втором ряду, но матушка Варвара, истово оберегая сыновью нравственность, опять выбрала деревенскую коровушку средних лет.

С другой стороны, возрастная селянка наверняка доверчивее и покладистее модной кисы, да и загогулины матушкиных рисунков на белой коже видны гораздо лучше, чем на загорелой. И вообще Варвара Бурова уже доказала, что она знатный физиономист и хороший психолог, безошибочно выбирающий в толпе идеально подходящих особ.

Поверх растрепанной рыжей головы простушки, которую предприимчивая матушка уже усадила на жертвенный стул, Петя встретился взглядом с родительницей и глубоко кивнул, показывая, что запомнил гражданку, приговоренную к большому сюрпризу.

— А? Как тебе?

Едва мы заняли свои места в козырном первом ряду и малышня присосалась к трубочкам кока-кольных стаканов, Ирка оттопырила локоть, демонстрируя мне украсивший ее руку рисунок.

— Шикарно, — понимая, что от меня ждут безумных восторгов, похвалила я. — А чего это тебе вздумалось-то?

— А того, что это была халява! — радостно поведала подружка. — У художницы, оказывается, есть похвальная традиция — каждого десятого клиента она разукрашивает бесплатно. Реклама такая.

— Промоакция, — кивнула я со знанием дела.

— Надо же, как мне повезло! Я только посмотрела на эту самую рисовальщицу, а она вдруг возьми и помани меня пальчиком, — продолжала радоваться подруга. — Конечно, это не совсем по-честному, ведь я вообще-то не собиралась пользоваться данной услугой, но так приятно: такая красота — и бесплатно!

— А что тут написано?

Я присмотрелась к узорам.

Они были крупные, четкие, даже такая слепая курица, как я, каждый завиток разглядит.

Но не поймет.

Чтобы я поняла, надо писать кириллицей, латиницей или по-гречески, иных письмен я, увы, не разумею.

— Все бы тебе что-то было написано, — фыркнула Ирка. — Писатель! Просто красивых узоров тебе недостаточно?

— Очень красивые узоры, просто замечательные, — вежливо повторила я, надеясь закрыть этим тему росписи по телу.

На сцену как раз вывели замечательного бегемота, хотелось и на него посмотреть, не только на подружку.

Бегемотов я вижу гораздо реже, чем Ирку, а они тоже очень даже ничего. Хотя и не разрисованы узорами.

Тут мое буйное воображение ловко нарисовало мне бегемота, талантливо расписанного под хохлому.

Я тряхнула головой, прогоняя дивное видение, и воображаемый бегемот сменил раскраску на гжель.

Пришлось несколько раз энергично зажмуриться, чтобы развеять это дивное диво.

— Что у тебя с глазами? — заметив мои гримасы, встревожилась чуткая и заботливая подружка.

— Ослеплены неземной красой.

Я не уточнила, что речь идет о красе бегемота. Подружка наверняка приревновала бы.

Я уставилась на арену, демонстративно не обращая внимания на Иркины сопение и ерзанье, и вскоре она не выдержала — пожаловалась цветному прожектору под куполом цирка:

— Вот на мне узор из хны, а кому-то хоть бы хны!

— Отличная рифма, — похвалила я, благосклонно разглядывая шествующего по доске гиппопотама.

Отличный оказался гиппопотам!

Ирка немного попыхтела и выдала новый экспромт:

— Я восточная красавица, мне мехенди очень нравится!

— Это заметно хуже, «красавица — нравится» — затерто, как «любовь и кровь», — покритиковала я.

Поэтесса затихла, сосредоточенно сопя. Как сопровождение к зрелищу танцующего бегемота этот звук был идеален.

Я расслабленно улыбнулась.

Люблю все идеальное.

Перфекционизм — это неизлечимо.

— Помоги мне с рифмой, — ворчливо попросила поэтесса.

Меня не пришлось упрашивать: