Боулинг-79

«Мы, кажется, проваливаемся», – отстранение подумал Валерка. Но что ему оставалось делать? Только играть до конца.

А когда после очередной – и последней! – сцены ВИА заиграл вальсок: «В парке Чаир распускаются розы…», ударник Юрка вдруг выкрикнул в микрофон:

– «Баня» провалилась!..

Вальс оборвался, прозвучал мощный атональный аккорд. Наступила тишина. И сатирические персонажи, только что действовавшие по воле Маяковского – Валерки, вдруг вышли из подчинения. Они стали подступать к Поэту, двигаясь, словно заведенные куклы. У каждого в руках возникла развернутая газета. Сатирические персонажи по очереди зачитывали вслух:

– Пьеса вышла плохая и поставлена она напрасно!..

– В пьесе не чувствуется боли за наши недочеты, а все превращено в циничный и грубый гротеск!..

И каждый антигерой комкал свою газету и швырял ее прямо в лицо Поэту. Валера стоял не уклонялся, и газетные плевки ударялись в его лицо и падали на пол сцены.

Лиля понимала, о чем речь. Она знала – в основном со слов Валерки – о провале в 30-м году двух постановок «Бани» – в Ленинграде и Москве, и о той гнусной травле, которую устроили Маяковскому в ту весну власти предержащие – травле, закончившейся самоубийством поэта.

Но ведал ли о том зал? Понимали ли люди, пришедшие в ДК, что происходит? Не переоценил ли Валерка интеллектуальный уровень своих однокорытников?

Зал, похоже, не врубался. Ожидавший, как всегда, от Валерки, что его сейчас будут смешить, он недоуменно замер.

Председатель жюри, уже не скрывавший своей нахмуренности, тихо-тихо, одним углом рта спросил у своего соседа:

– Кто рекомендовал постановку?

Сосед, директор ДК со странным именем Олъгерд Олъгердович, прошептал:

– Выясним.

А со сцены убрались антигерои, ансамбль тихо-тихо заиграл, в меру своих возможностей, Рахманинова, а Валера-Маяковский очень внятно и очень грустно прочел, глядя поверх голов зала:

Я хочу быть понят своей страной,
А не буду понят – что ж!
Над родной страной пройду стороной,
Как проходит косой дождь…

И широким шагом удалился за кулисы.

И тут же на сцену вышла, держа в одной руке письмо, а другой, схватившись за голову, девушка, недавно изображавшая Ундертон:

– В том, что умираю, прошу никого не винить и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама, сестры и товарищи, простите (другим не советую), но у меня выходов нет…

Девушка идет по сцене все быстрее, почти бежит…

А за сценой – вдруг звучит выстрел!..

И ансамбль сразу вжаривает Девятую симфонию Бетховена – в переложении для электрогитары.

Зал напряженно затихает.

А через минуту из-за кулис сатирические герои Победоносиков, Моментальников, Иван Иваныч под звуки траурного марша выносят на плечах обмякшее тело Поэта… И Победоносиков брякает скрытую цитату из Сталина: «В лице Маяковского мы потеряли лучшего, талантливейшего поэта советской эпохи…»

«А он молодей, – со щемящим чувством подумала о Валерке Лиля, наблюдавшая за происходящим как бы с изнанки, изнутри сцены: в том числе и за тихим залом. – Но он сам не знает, как ему распорядиться своим талантом…»

Похоронная процессия скрылась за кулисами. Аудитория молчала – не очень-то понимая, что представление кончилось. Многие, кажется, так и не врубились, что, собственно, только что на их глазах происходило и как к этому относиться. И лишь когда красно-бархатный занавес пополз, скрывая от глаз ансамбль, раздались отдельные хлопки.

Они были до того жидкими, что не шли ни в какое сравнение с грохотом, которым публика приветствовала все предыдущие выступления. И только с рядов, где помещался родной Валерке факультет, раздалось что-то похожее на бурные и продолжительные. Чей-то голос выкрикнул: «Браво!» Кто-то (кажется, Володя) завопил:

– Держись, Валерка!

Однако в целом реакцию зала можно было описать одним словом: недоумение. И, когда занавес закрылся, отгородив зрителей, Валера довольно громко произнес:

– Да, друзья. «Баня» и в самом деле провалилась.

Однако некогда было предаваться рефлексиям. Они уволакивали аппаратуру, освобождали сцену для представителей следующего факультета…

***

Вечером, после смотра, в студгородке происходило как минимум две пьянки.

Правда, первую столь грубо язык именовать не поворачивался, потому что она имела место в одной из многочисленных репетиционных комнат ДК, и в ней принимали участие члены жюри только что прошедшего конкурса. Готовили для нее – и подавали на стол – повара и буфетчицы расположенной в Доме культуры столовой. Разумеется, пища была гораздо изысканней, чем та, которой тут повседневно потчевали студентов.

Хозяин застолья, директор ДК Олъгерд Олъгердович сумел добыть для трапезы и язычок, и маслинки, и белорыбицу. Он же пригласил за стол и девчонок, со знанием дела отобранных им лично из студий современного, народного и бального танца. Директор совершенно справедливо рассуждал при этом: «Пусть начальство их не е…т, а только поглядит или за коленочку подержится, а все ему радость».