Боулинг-79

– Как-как! Точно, как гуляка деньги! Транжиришь свою жизнь направо-налево. Гуляешь. Зашибаешь. Веселишься. На скандалы нарываешься.

– Хм! А что я, по-твоему, должен делать?

– Наверняка не знаю, но хоть что-то ты должен получить.

– Что же конкретно?

– Ну, например… Не знаю… В театральный институт поступить, что ли… Ведь если ты попросишь, они там, – она указала пальцем в черное небо, – тебе обязательно помогут… Или – распределение в Москву организуют… А то ведь что получается: юбилей Победы позади. Скоро твои «Военные истории» надоедят. Придут другие имена. А тут, вот-вот, и институту конец. И кем ты станешь? Поедешь инженерчиком куда-нибудь в Тмутаракань?.. Прощай, Валерий Батькович!.. Сиреневый туман над вами проплывает!..

– А зачем мне в Тмутаракань? Не поеду я туда.

– А что делать будешь?

– На тебе женюсь. Ты – москвичка. Будем с тобой прекрасно жить-поживать, в Белокаменной и Первопрестольной.

– Ах, вот оно что!

Она пихнула острым кулачком его в плечо.

– Вот ты что удумал!.. Прохиндей! Брачный аферист!.. Так вот, чтобы у тебя, дорогой, не было лишних иллюзий: я НЕ москвичка.

Юноша растерянно проговорил:

– Как же? А комната твоя? Ты же в Армянском переулке живешь.

– Да, комната!.. Но комната – брата. Того, что на Север за деньгами подался. А мне он в ней просто разрешил пожить. Чтобы я, в отличие от некоторых, по общагам не мыкалась. Понятно?

Валерка растерянно потер лоб.

– Поня-атна…

И снова попытался обратить разговор в шутку.

– Но ты, дорогая, не волнуйся. Ты мне и такой мила. Я и с провинциалкой жить согласен. Уедем с тобой куда-нибудь в Тетюши, будем огурцы рОстить…

И он пропел своим сочным красивым баритоном:

– Соглашайся хотя бы на рай в шалаше – если терем с дворцом кто-то занял…

– А вот и не соглашусь! – выпалила она. – Не соглашусь! Жить с нищим инженеришкой в твоих, как ты говоришь, Тстюшах я не буду! И огурцы рОстить – не стану! Хватит уже! Нажилась!.. И не мечтай!..

Валерка шутейным тоном протянул:

– Ох, какая же ты, оказывается, меркантильная девушка!..

– А все девушки, чтоб ты знал, меркантильные. Только многие это скрывают. А меркантильные они потому, что о своих детях будущих думают. И никому не хочется, чтоб их кровиночки колбасу по талонам получали, а потом поступали в какой-нибудь техникум речной или училище швейное!..

А он в ответ все балагурил:

– Да, гражданка… Вот вы передо мной и открылись… Показали свое истинное лицо…

Она, наконец, взорвалась – надоели бесконечные хихоньки да хахоньки:

– Да, вот такая я! Такая! И ты это учти, когда в следующий раз будешь мне предложение делать. Учти: я не декабристка. И я за тобой на Саяно-Шушенскую ГЭС не поеду! И в Горький твой сраный – тоже не поеду!..

– Ну почему же это мой любимый Нижний – и сраный? – благодушно проговорил Валерка, упирая на «о». Попытался обнять ее.

Лиля вырвалась, подбежала к парапету. Вытащила сигареты – хоть и давно давала себе зарок бросить курить. Стала прикуривать – да только спички или ломались, или гасли под порывами морского ветерка. Она в сердцах швырнула сигарету в черные воды и заплакала. «Почему, ну почему все мужики такие козлы?!»

Сзади к ней подошел Валерка и с неизбывной нежностью обнял за плечи.

***

Первого сентября агитбригада на поезде вернулась в Москву. Выгрузили на перрон Курского вокзала аппаратуру. Обнялись – все вместе, все десять человек. Положили руки товарищам на плечи, образовали кольцо. Последний раз спели: «А все кончается, кончается, кончается, едва качаются перрона фонари… Глаза прощаются, надолго изучаются, и так все ясно, слов не говори…» Дурачки, они еще не понимали, что грусть не надо педалировать – ее и без того слишком много в жизни.

В груди возникло щемящее чувство. Слишком они все сблизились за лето и понимали, что теперь расстаются, пожалуй, навсегда – и ничто не повторится, и ничего подобного этой поездке в их жизни никогда больше не будет… На глаза Лили навернулись слезы. Валерка пел и смахивал пальцами влагу со щек.

Когда закончили, он сказал:

– Ну, все, ребята. Всем спасибо, все свободны. Цирк, как говорится, сгорел, и клоуны разбежались.

…Назавтра он отправился к Седовичу – теперь тот стал большой шишкой, заместителем секретаря институтского комитета комсомола по культурно-массовой работе – и заявил, что выступления агитбригады временно приостанавливаются.

– У тебя какие-то проблемы, Володенька? – участливо спросил Седович.

– Володенька? – удивился молодой человек. – Я – Валера!

– Ох, извини, – смешался комсомольский вожак, – конечно же, Валерочка.

– А почему ты меня вдруг назвал Володей? – нахмурился артист.

Наваждение, настигшее его год назад в полутемном фойе ДК, кажется, повторялось.

– Просто оговорился.

– И все-таки? – настаивал визитер.

– Не знаю… – потер лоб Седович. – Почему-то ты мне вдруг своего соседа, вашего факультетского секретаря напомнил… Похож показался… Не бери в голову…

И впрямь, какое-то странное видение вдруг настигло комиссара, едва Беклемишев заявил, что он не будет больше выступать. Ему вдруг почудилось, что напротив сидит не Валерка, а Володька Дроздецкий. Потом все исчезло.