Боже, спаси русских!

Роман начинается с новости об оккупации и восстании во всей Восточной Сибири. Известия о беспорядках принес императору России один из министров. Встревоженный император отправил в Иркутск офицера Михаила Строгова. Выбор был не случаен: отец с детства приучил Строгова к охоте на медведей, и своего первого мишку наш герой завалил в четырнадцать лет (ну какой же роман о России без медведей). Строгов умел ориентироваться по расположению веток на дереве (ну мог бы и компас взять), при необходимости мог не спать по десять суток (иностранцы всегда были самого высокого мнения о русской выносливости). Итак, Строгов отправился в Иркутск. По дороге к нему присоединилась девушка Надя, которая пробиралась к своему отцу. Ну какой же французский роман без девушки! Описывая путь героев романа от Красноярска до Иркутска, Берн рассуждает о нашей сибирской зиме: «Случается даже, что вслед за летом непосредственно наступает зима. Эти ранние зимы поражают своей суровостью: бывают такие сильные морозы, что ртуть в термометре падает до точки замерзания (около 42° ниже нуля). Мороз в 20° ниже нуля считается сносной температурой».

Берн описывает природные явления, характерные, по его мнению, для Сибири: «В то время как шел лед, на озере совершались весьма любопытные явления. То были горячие источники, брызжущие великолепными фонтанами из артезианских колодцев, которыми природа наделила даже самое дно Байкала. Кипящая вода высоким столбом била прямо из озера, мириады брызг, сверкающих на солнце, рассыпались целым радужным снопом, почти моментально замерзая в воздухе». Вот такие удивительные байкальские аномалии! Спешим уведомить читателя, что в романе счастливый конец: Строгов разрушает козни революционера Огарева. Сибирь спасена.

Чем интересна Сибирь европейской душе? Дикостью. Суровостью. Экзотикой. И тем, что на Европу она совершенно не похожа. Чего-чего, а экзотики на Руси всегда было хоть отбавляй. Все своеобразно и разнообразно. Каждый путешественник, а особенно если он заглядывает на Север и за Уральский хребет, понимает, что Русь неоднородна, что это гремучая смесь самых разных культур и наций.

Где разноликие народы
Из край в край, из дола в дол
Ведут ночные хороводы
Под заревом горящих сел.

Такой виделась Русь Блоку. Странный, пожалуй, образ, но весьма показательно, что у поэта родился именно такой. Хороводы во время пожаров. И отблески огня ложатся на лица этих дикарей. Пир во время чумы. И над всем этим многоликим миром царствует дорога.

Чудь начудила, да Меря намерила
Гатей, дорог да столбов верстовых...

Народы земли Русской настолько разнолики, что начинают сами собою множиться в людской фантазии. Сказания о самых удивительных народах прилежно записывают иноземцы, хотя относятся к ним с некоторым сомнением. Территория за Обью, кем-то названная Лукоморьем, описывается следующим образом (в воспроизведении австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна): «В Лукомории, горной и лесной стране, лежащей за Обью подле Ледовитого океана, есть город Серпонов, где живет народ серпоновцы, с грустинцами и серпоновцами ведут немой торг черные люди, лишенные дара слова человеческого, которые приходят от озера китайского с разными товарами, преимущественно с жемчугом и драгоценными камнями». А мы-то думали, что такое Лукоморье! Кстати, грустинцы – очень русское название.

«В Лукомории, – продолжает Герберштейн, – живут другие дикие люди с одним очень странным и баснословным свойством: рассказывают, что каждый год в ноябре они умирают или засыпают, а на следующую весну, в апреле, оживают, подобно лягушкам или ласточкам. Грустинцы и серпоновцы торгуют и с ними, но особенным образом. Когда настает урочное время зимнего засыпания, лукоморцы кладут в известном месте свои товары и скрываются; грустинцы и серпоновцы приходят и берут эти товары, оставляя взамен их свои в соразмерном количестве. Если же лукоморцы, проснувшись, найдут, что их обманули, что оставленное ими не стоит взятого, они требуют назад свои товары, от этого происходят у них частые ссоры и войны с грустинцами и серпоновцами».