Божедомы

Термосёсов вынул из картонки просьбу Данилки и бросил ее ему на пол.

Данилка схватил бумагу, еще раз ударил об пол лбом, поцаловал у Термосёсова сапог и опрометью выбежал из судейской камеры наружу.

— Вот также опять прекрасный материал и для обозрения и для статьи, — подумал Термосёсов и последнюю половину своей мысли даже сообщил Борноволокову.

Судья эту мысль одобрил.

— И разом еще, — продолжал мечтать вслух Термосёсов, — я говорю, для штуки можно разом в различных тонах пугнуть в «Неделю», в «Петербургские ведомости», в «Новое время», Скарятину — да по всей мелкоте. Даже, — добавил он подумав, — даже и Аксакову можно.

— Да.

— Да; да только он от незнакомых корреспонденции не печатает.

— Да?

— Не печатает. — А что, взаправду: пущу-ка я эту штуку!

— Только в «Новое время»-то кто же напишет?

— Кто?

Термосёсов посмотрел прилежно в глаза своему начальнику и проговорил в себе:

— Ах ты, борноволочина тупоголовая!.. А еще туда же — хитрить!

Затем он вздохнул, согласился, что в газету «Новое время», к сожалению, действительно написать некому, и отошел и стал у открытого окна.

Из этого окна ему открывался берег, на котором была в сборе довольно большая толпа народа.

Под окном, накрыв ладонью глаза, стоял вновь нанятый для судейской камеры рассыльный солдат.

Термосёсов обратился к нему и спросил:

— Чего это люди собрались?

— Должно, Данилку ждут, — отвечал, осклабляясь, рассыльный.

— А чего ж их не разгонят?

— А пошто разгонять-то?

— В Париже б разогнали.

— О?

— Верно.

— А у нас это просто.

В это время толпа вдруг заволновалась, встала на ноги, заулюлюкала и быстро тронулась в одну сторону.

Термосёсов увидел, что по откосу с этой стороны быстро сбегал к народу с бумагою в руке комиссар Данилка. Его сразу схватили несколько десятков рук; и в то же мгновение вверх по воздуху полетели мелкие клочья бумаги, а через минуту взлетело на воздух что-то большое, похожее на человека, описало дугу и шлепнулось в реку, взбросив целый фонтан брызг.

Через минуту это тело показалось наверху воды и поплыло к противуположному берегу.

Термосёсов догадался, что это должен был быть, наверное, Данилка, и не ошибся: это был точно Данилка.

Письмоводитель быстро схватил за руку Борноволокова и, крикнув ему «смотрите!», подтащил его к окну и указал на переплывающего реку комиссара.

Судья воззрился, понял, в чем дело, и сказал:

— Да.

— Вот вам и да, — отвечал ему, бесцеремонно отбрасывая от себя его руку, Термосёсов. — Скажите Термосёсову спасибо, что он вам ни вчера, ни позавчера не дал послать повестки. По-настоящему, и в Петербург бы об этом Алле Николаевне Коровкевич-Базилевич должны написать.

Судья закусил губу, покраснел и сел на место.

— Откуда он все это узнал и что это, наконец, за всепроницающая бестия навязалась на мою голову! — раздумывал, шурша в пустой камере бумагами, Борноволоков.

А Термосёсов все стоял по-прежнему у окна и, глядя, как выплывает Данилка, прислушивался к ворчанию и улюлюканью, которым с этого берега сопровождала несчастливца бросившая его в воду толпа.

Вот Данилка и переплыл, схватился руками за берег и вышел весь мокрый как чуня.

Хохот и улюлюканья усилились.

Данилка отряхнулся, поклонился через реку народу и пошел скорым шагом к Заречью.

Хохот и свисты устали. Двое молодых мальчишек было улюлюкнули, но две чьи-то руки дали им подзагривки, и толпа стала сама расходиться.

— Поучили, — проговорил, обратясь к Термосёсову, стоявший под окном рассыльный.

— И что ж им теперь будет? — спросил Термосёсов.

— Народу? — А что ж народу можно? — ничего.

— Ничего?.. Ишь, как рассуждает!.. Ах ты, этакая скотина! Как же ничего? Да вон Иван Грозный целые пятнадцать тысяч новгородцев зараз в реке потопил.

— Ну-к то ж времена, — отвечал, не обижаясь, рассыльный.

— Времена?.. Скажите, пожалуйста! А ты что ж понимаешь во временах? Стало быть, по-твоему, если в теперешние времена взять палку, да этот самый народ твой колотить, так ему ни капли и больно не будет?

— Да а кто ж его будет бить палкой?

— А полиция.

— А полиции что ж такое за антирес?

— «Антирес»! Да ведь вон они человека-то утопить бы могли?

— Данилку-то? Как можно утопить? Нет! Они ведь это тоже, с рассудком.

— Да разве, дурак, этак позволено?

— А что ж? — Ничего. У нас здесь из этого просто.

— Ах ты животное этакое! А еще называется солдат! — проговорил с укором Термосёсов. — Разве солдату можно за мещан да за мужиков руку тянуть? А? Ты, каналья, кому присягал-то? А?.. Пошел прочь, бездельник, в переднюю!

Рассыльный сконфузился от этой термосёсовской распеканции и, понурив голову, пополз в свою темную переднюю.