Божественная игра

Его звали Марсель Лавуазье, он был солдатом, одним из королевских пехотинцев. Когда-то, во времена славной молодости, когда каждый из них гонялся за славой и яркими юбками, когда каждый хотел внимания и считал за оскорбление взгляд, лишенный восторга. Они были глупы, но жизнь... жизнь всему научит, жизнь обобьет острые края. И остудит горячие головы. Марсель был заводилой в своем обществе. Именно в его голову приходили самые сумасбродные идеи, о которых потом шептались девицы по углам, сдерживая смех. А Марсель шел во главе своей компании, будто гусь, задрав подбородок. Но жизнь... жизнь - лучший психолог. Никто так не угомонит горячий характер, никто лучше не сможет слепить из сырого горячего воска личность. Кто мог знать, что горячая голова Марсель станет дезертиром. И тот, кто в начале августа пришел в город Ойнен, уже не был молодым человеком с кипящей кровью. То был седой мужчина с блеклыми глазами. Походка его утратила уверенность, зато приобрела некоторую мягкость, а в привычку вошло постоянно оглядываться по сторонам. Если бы можно было заглянуть внутрь - мы бы увидели там только серость и тлен. У него уже не осталось ничего, что может называться душой. Марсель давно перестал смеяться и только иногда печально улыбался. Но и плакать он тоже не мог - слезы застревали где-то на полпути к свободе и становились камнем, расставив в стороны колючие руки и ноги. Было утро, встало Солнце - и осветило золотом приготовившуюся опадать листву. Марсель Лавуазье подошел к высоким воротам. Видно, он долго решался на этот шаг. И постучал. Ответили не сразу. Хотя, растянувшиеся секунды могли быть просто иллюзией. Возможно, стражник тут же схватил алебарду и свиснул напарнику, чтоб на всякий случай стал по другую сторону. И открыл. Но при виде пришельца все опасения стражника должны были рассеяться - странно ждать беды от старика, даже если тому нет еще и сорока. Стражник мог увидеть пустоту в его глазах и понять, что этот человек сам полон страха. - Нищий? Бродяга? - стражник перегородил дорогу Марселю алебардой и безжалостно жег того взглядом. - Б... бродяга, - выговорил Марсель, не спуская глаз с остро отточенного лезвия. Стражник еще раз смерил Лавуазье взглядом и впустил его. Марсель, наконец, смог вздохнуть спокойно. Весь день он прогулял по городу, только в полдень зашел в церковь, а вечером пришел в единственную гостиницу "Два щита". Когда-то она была обычной таверной, а сейчас...

Зал "Двух щитов" был, как обычно вечером, заполнен людьми. Мы с Норкаусом сидели за столиком у двери в компании двух приезжих девиц. Они были смешливы и быстро пьянели, а потому не понравились мне - что может быть хуже хмельной женщины? Дверь открылась, когда на улице уже установился вечер. Вошел мужчина, что пришел в город утром, окинул зал неуверенным взглядом и сел за столик соседний с нашим. Официантка подбежала принять заказ, записала в блокнот и хотела уже удалиться, но Марсель, так его звали, остановил ее. Он долго копался в кармане, выискивая монету, и, наконец, выложил содержимое на стол. В кармане он носил плетеный шнурок с какой-то деревяшкой на конце, маленькую записную книжку и... черт меня возьми, это визитная карточка! Почти новая, еще сохранившая глянец и белизну! Я толкнул Норкауса в бок, указывая глазами на соседний стол. Димитрий вздрогнул и застыл на месте. - А что это? - спросила официантка, указывая на кредитную карточку; не спрашивая разрешения, она взяла картонный прямоугольник и принялась рассматривать. - Анатолий Корщеев, - прочитала она по слогам, - а что это? Видимо, ее заинтересовал номер телефона. - Вас ведь зовут Марсель? - неуверенно спросила она, возвратив карточку. - Да, Марсель, - ответил он, - так меня звали в... моей стране, это слишком странное имя для этих мест. А это... дата моего рождения. Видишь, двадцать девятое число седьмого месяца... Он осекся, видимо, дошел до последних двух цифр. - А что значит шестьдесят восемь? - В нашей стране счет дней ведется по иному, - ответ был неуверенным, но более менее вразумительным. - Одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год. Глаза официантки расширились от удивления. - Удивительно... - прошептала она, но вовремя вспомнила о своих прямых обязанностях и упорхнула на кухню. Анатолий Корщеев, вот, значит, как его зовут. Ему немногим больше тридцати. Естественно, русский или украинец. А Норкаус говорил, что никто больше...Выходит, врал? Нет, вряд ли, он удивился не меньше меня. Значит, ошибался.