Божественная игра

Я вышел на два часа раньше, чем обычно, — просто хотел пройтись перед работой, дать отдых нервам. Шел, не торопясь, слегка помахивая портфелем, и не боялся опоздать, как это бывает обычно. Еще не рассвело, в воздухе висели сиреневые сумерки, только мелкий снежок серебрился в свете фонарей.

Как хорошо…

Безлюдные улицы… Почти безлюдные, иногда все же встретишь такого же, как сам, раннего пешехода. Пусто, спокойно, тихо чуть слышно шуршит снег. Стало холоднее и снежинки перестали превращаться в грязь. Даже сама грязь схватилась хрустящей коркой. Белизна растекалась по тротуарам…

Сумерки рассеялись, фонари потухли — будто что-то чужое ворвалось в мир. Улицы стали заполняться людьми, троллейбусами, суетой.

8:30 — через полчаса надо быть на работе. Вот, уже виден огороженный бетонными плитами двор и здание клиники. Никогда не смотрел на него снаружи — НАСТОЯЩИМ взглядом, видящим сущность. Какой он? Наверное, темно-фиолетовый или черный, этот двор. А здание? Лучше и не думать; в таких условиях работаем…

Минутная стрелка часов встала на цифру 12 как раз, когда я вошел в кабинет. Закрыть за собой дверь, повесить плащ в шкаф, приоткрыть форточку — привычные процедуры, совершаемые изо дня в день.

Я сел за стол и почувствовал какое-то неудобство: что-то было не так. Неправильно было. Вот, я пришел во время и что теперь? Что мне делать? Чем заниматься? Чем я вообще занимаюсь? Выслушиваю жалобы главврача на безалаберных медсестер? Надоело…

Сейчас придет Григорьев…

Хм, может, у меня развивается дар предвидения? Нет, все проще, стена эта почти прозрачная. Наверное, из гипса какого-нибудь, нет арматуры.

Дверь открывается, показывается седеющая голова Григорьева.

— Привет, Андрей Михалыч! Что-то ты сегодня рано. А как же твой принцип — лучше поздно, чем никогда?

Григорьев хохотнул — у него сегодня хорошее настроение. А я и не помню, чтобы опаздывал. Вообще не приду — да, но чтоб опоздать…

— Изменил я принципам своим.

— Нехорошо, — Григорьев вошел и сел напротив меня. — Плохо это, Андрей. — и внезапно помрачнел лицом; я уж подумал, что не такое уж хорошее у него расположение…

— Сам знаю, что плохо.

— Не то ты знаешь. Сегодня утром, рано, часов в пять… та же медсестра, Галя…

Голос Григорьева сорвался, он пытался выговорить еще что-то, но только беззвучно шевелил внезапно побелевшими губами. Внутри похолодело; даже мой горячий шарик, обитающий в душе, и тот потускнел. Я посмотрел Григорьеву в лицо — и не увидел ничего, только смертельную белизну и две серых дыры на месте глаз.

Сегодня, в пять с лишним часов утра, прямо под дверями кабинета Григорьева нашли труп пациента из семнадцатой палаты. Он был почти безнадежен — настолько глубоко замкнулся в себе…

«Не ходи туда!»

Что?

«Не ходи туда!»

Голос звучал внятно и отчетливо, совсем не походил на галлюцинацию, хотя кто знает, какими могут быть галлюцинации. Голос прозвучал впервые, никогда раньше я не ощущал ничего подобного — он был внутри.

То Нечто, что с недавних пор живет во мне, заговорило.

«Не ходи туда, не надо…»

Почему?

«Потому что, это не для твоих глаз! Какая разница? Говорю не ходи, значит, не ходи!»

Я вспомнил картину, которую видел несколько дней назад тугой, липкий комок сжался в груди — тошнота… Да, наверное, мне не обязательно смотреть в этот раз.

Кто ты?

«Меняешь тему разговора?» — я почувствовал, что оно усмехнулось.

Да.

«Ну, ты ведь идешь по своей дороге, а я, выходит, твой попутчик. Просто так, пристал по пути…» — еще одна усмешка.

Мне непонятно. Кто ты?

«Вот пристал! Ну какая тебе разница? Заладил, кто да кто… Дед Пихто!»

— О чем задумался? — я и забыл о присутствии Григорьева, увлекшись разговором с… с Ним.

— Задумался… да так… есть, о чем задуматься.

— Тут ты прав. Я как подумаю, так аж мороз по коже — ты представь, кто это? Кто это может быть? Ума не приложу… И эти, стражи порядка, в прошлый раз пару деньков пошмыгали да и утихли. Передали в контору, говорят. А какой тут толк от конторы?

— От конторы вообще толку мало…

— Точно! Ну, пусть в ихней конторе перебирают дела старые, а когда людей режут — какая уж тут контора?! Е-мое, еще и недели не прошло, а гляди ж — опять!..

Григорьев дополнил свой монолог несколькими выражениями, имеющими к народной словесности самое непосредственное отношение. Оно внутри меня сморщилось: «Ну и контингент у вас!»

А что делать? Когда такие эмоции переполняют — с отрицательным зарядом — и не удержишься и начнешь великий и могучий гадить…

— Ну и что теперь делать будем? — спросил я. Григорьев неопределенно пожал плечами.

— Даже и не знаю. Наверное, закроют нас или что-нибудь в этом роде. Да, скорее всего, так и будет. А за получку потом и не вспомнят!

Я сморщился — Его просто передернуло. Слушай, Алексей Владимирович, ты хоть выражайся поаккуратнее. А ты, как там тебя, реагируй потише…

«Не „как там тебя“, а Тим».

Ладно, Тим, угомонись, дай людям поговорить…