Божественная комедия (илл. Г. Доре)

Нельзя не заметить, что главные герои дантовой поэмы иногда оттесняют менее известных. Порою Данте в нескольких терцинах создает образы, которые нельзя забыть, если внимательно читать его поэму. Таков, например, в «Чистилище» краткий рассказ о Провенцане Сальвани. Этот правитель Сьены, человек гордый и жестокий, очутился среди спасенных душ лишь потому, что освободил из тюрьмы неаполитанского короля Карла I, своего друга, осужденного на смерть. Правитель должен был заплатить огромный выкуп — 10 тысяч золотых флоринов. Провенцан Сальвани собрал все, что у него было, но это не составило необходимой суммы. Тогда он, как нищий, сел посредине площади Сьены и стал просить проходящих граждан ему помочь. Видя добровольное унижение своего гордого синьора, граждане были тронуты его смирением, собрали недостающие деньги и выкуп был заплачен вовремя.

Замечателен также — в ином плане — рассказ о встрече Данте в преддверии Чистилища с добродушным и ленивым флорентийским музыкальным мастером Бельаква. Нельзя забыть улыбки, которая нежданно озаряет лицо Данте, когда он видит, как Бельаква сидит на большом камне в тени, с присущей ему ленцой терпеливо ожидая того часа, когда начнется его мучительное и тяжкое восхождение на гору. Данте стремится скорее достигнуть Земного Рая, открыть путь к звездам, он полон нетерпения, готов преодолеть все трудности. Бельаква, склонив голову на колени, не спешит: он спасен и никуда не торопится, — «А ты беги наверх, если ты такой ретивый», — говорит он своему старому знакомому Данте.

В Чистилище есть и свой гордец, напоминающий Фаринату. Это знаменитый итальянский трубадур Сорделло ди Гойто (умер около 1270 г.), земляк Вергилия, — оба они происходили из окрестностей Мантуи. Сорделло прославился не только своими провансальскими стихами, но и прогремел в скандальной хронике XIII в. С помощью Эдзелино да Романо, тирана Падуи, он похитил жену одного из своих покровителей, сестру Эдзелино — Куниццу. Данте встретил прекрасную грешницу в сияющем небе Венеры:

Куниццей я звалась, и здесь горю
Как этой побежденная звездою…

(«Рай», IX, 32–33)

Вероятно, ей отпустились многие грехи за то, что под старость она покаялась и освободила своих крестьян.

Встреча с Сорделло, автором обличительных и сатирических стихов, пробуждает в груди Данте полные горечи воспоминания. Звучат инвективы против Италии и против Флоренции. Данте негодует, бичует, проклинает:

Италия, раба, скорбей очаг,
В великой буре судно без кормила,
Не госпожа народов, а кабак!..

А у тебя не могут без войны

Твои живые, и они грызутся,
Одной стеной и рвом окружены.

(«Чистилище», VI, 76–78, 82–84)

Напрасно император Юстиниан стремился законами и правосудием обуздать бешеного итальянского коня; седло пустует, конь, не укрощаемый шпорой, несется в бездну. Сад империи одичал. Синьоры Италии или оплакивают свои потери, или дрожат от страха.[1818] Стенает Рим, покинутый кесарем, но в чудесной глубине событий таится еще неведомая великая радость для Италии и всего мира. Но пока еще рано радоваться, так как повсеместно власть захватили все, кому не лень. Как некогда Клавдий Парцелл, сторонник Помпея, враг Цезаря, насилием и обманом стал консулом, так ныне всюду угнетают народ узурпаторы:

Ведь города Италии кишат
Тиранами, и в образе клеврета
Любой мужик пролезть в Марцеллы рад.

(«Чистилище», VI, 124–126)

С горькой иронией поэт замечает, что все это не касается Флоренции, ибо там мудрость свойственна гражданам. Флорентийцы согласны взяться за любую политическую реформу, недолго раздумывая. Они считают, что политики Спарты и Афин, где некогда вспыхнула заря гражданских прав, перед ними — лишь несмышленые младенцы. Флоренции следовало бы опомниться и понять, что она подобна больной, которая мечется среди перин и не может обрести покоя.

Данте говорит, что в Тоскане есть странная река, чьи истоки на уступах Апеннин. Это — Арно. Можно подумать, что обитатели берегов Арно давно утратили человеческий облик и превратились в скотов, как будто их зачаровала античная Цирцея. Немноговодная река течет сперва среди свиной породы, которой следовало бы жрать желуди, — намек на жителей Порчано (porco — свинья) в феоде графов Гвиди да Романо. Затем река, расширяясь, оставляет в стороне дворняжек-аретинцев:

Спадая вниз и ширясь величаво,
Уже не псов находит, а волков
Проклятая несчастная канава.

(«Чистилище», XIV, 49–51)

Волки — это земляки поэта — флорентийцы. И, наконец, река среди болот и омутов попадает к хитрым лисицам — пизанцам.