Божественная комедия. Рай

1. Доброжелательство, в каком всех боле
Является порыв любови честной
(Как жадность обнажает злую волю)

4. Молчанье в лире разлило прелестной,

На струнах чьих рождаются слова
Лишь только под перстом руки небесной.

7. Могли ль быть глухи эти существа

К мольбе моей, столь страстной и сердечной,
Возжегши жажду знать во мне сперва?[237]

10. Как в жалобе прав смертный бесконечной,

Утрату и лишение терпящий
В своей к тому приязни, что не вечно!

13. Тому подобно, как в лазури спящей

Порой внезапный огонек блистает
И привлекает блеском взор блудящий,

16. Явясь звездой, что место изменяет,

(Хоть призрак нас обманывает ложью,
И в крае том ничто не погасает)

19. Так справа, вплоть до крестного подножья

Сошла звезда от сих светил соитья,[238]
Что сочетала в небе сила Божья;

22. Но этот жемчуг не расстался с нитью,[239]

Лишь молнией скользнул по злату ризы,
Как светоч в алебастровом прикрытье.

25. Столь доблестной явилась тень Анхиза,[240]

Как наша славная гласит нам муза,
Узрев Энея над землею низу.

28. – О sanguis meus, о super infusa

Gratia Dei, sicut tibi, cui
Bis unquam coeli janua reclusa?[241]

31. Так пламенник промолвил; потому я

Направить взгляды поспешаю к Даме
И столбенею, увидав такую

34. Улыбку и в очах такое пламя,

Что, мнилось, счастье поры далекой
Моего рая вижу я очами.[242]

37. А дух, и слуху сладостный и оку,

Еще к той речи сделал прибавленье,
Но я не понял смысл его глубокий,

40. Хоть не по умыслу ее значенье

В своих словах он выразил неясно:
Мысль не вмещалась в смертном разуменье.

43. Когда же лук ослабнул жажды страстной

И слово к цели снизошло, доходной
До пониманья смертных, – громогласно

46. – Благословен, воззвал он, верховодныий

Вожатый, что до этого предела
Путь в небо указал душе мне сродной!

49. И продолжал: Желанье, что горело[243]

Во мне при чтенье книги той громадной,
Где вечно все, что черно и что бело,

52. Насыщено тобой, в той страсти жадной,

И благодарность я хочу вознесть
Тебя вознесшей в этот край отрадный.[244]

54. Источник моего познанья есть

Тот, из чьего единства истекает
Необходимо три и пять и шесть.[245]

58. Без слов узнал бы я, что побуждает

Меня к сильнейшей радости и кто я,
Кто всех приветливей тебя встречает.

61. Здесь все – и малое, как и большое, —

Глядится в зеркале, где отразится
Мысль прежде, чем сложилась головою.

64. Но да любовь святая утолится,

(В ней бодрствую я, созерцатель вечный,
И все мое стремленье в ней гнездится).

67. Пусть голос твой уверенный, сердечной

Суть жажды явит, да ее уважу
Ответом я, – готовым уж, конечно![246] —

70. На Беатриче я взглянул; она же

Так улыбнулась, слыша спрос безмолвный,
Что мой порыв вспорхнул мгновенно даже!

73. – Любовь, сказал я, с силою верховной,

Вас приобщив первичных равенств чарам,
Вас тяжестью отяготили ровной.

76. В том солнце, что своим вас греет жаром

И светом вас светлит, они столь равны,
Что все сравненья пропадают даром.

79. Но воля с силой смертных, как издавна

Вам хорошо понятно и знакомо,
Не вечно рядом шествуют исправно.

82. Я, смертный, сим неравенством гнетомый,

Словами не небесными, земными
За ласку вас благодарю приема![247]

85. Но ты, живой топаз, меж дорогими[248]

Камнями Бога в этой низке горней,
Молю тебя, открой свое мне имя.

88. – Потомок мой, от моего ты корня,

И долгое тебя я ждал здесь время,
Обрадован теперь тем непритворней.

91. Тот, от кого прозвалось ваше племя,

Столетие проведший напоследок,
На горное всходя под гнетом темя, —

94. Он был мой сын и твой далекий предок.[249]

Его усталость сократи делами,
Чтоб слезный ток ему был меней едок.[250]

97. Флоренция, обвитая стенами,[251]

Что третий час ей били и девятый,
Мирна, трезва и нравственна сынами

100. Жила при мне. Ни диадем из злата,[252]

Ни поясов еще она не знала
Ценней, чем грудь, что поясом объята.

103. Рождаясь, дочь отца не устрашала

Грозой расходов свадебных несметной,
И время свадьбы срок не преступало.

106. Но не было зато семьи бездетной;[253]

Явивших вам, на что годны покои,
Сарданапалов не было заметно.

109. Пред Монтемалою Учелатойя[254]

Не уступала в низости ей тоже,
Как ей не уступает высотою.

112. Был опоясан старый Берти кожей;[255]

Лицо свое пред зеркалом немажа,
Его супруга покидала ложе.

115. Простою шкурой прикрывались даже

Веккьо и Нерли с женами, примерно
Лишь веретена знавшими да пряжу.

118. Счастливицы! В родимой достоверно

Земле лежать надеялись, постелей
Пустых не ждя из-за французской скверны,[256]

121. Одни сидели ночь близ колыбели

И песни, ведомые в нашем быте,
Столь сладкие отцу и детям, пели;

124. А те, с веретена свивая нити,

Рассказ вели внимательным ребятам
Из римских иль отеческих событий.

127. Чьянгелла б необычна столь была там,[257]

Как необычна ныне – слава Рима —
Корнелия была-бы с Цинциннатом!

130. В гражданственности сей невозмутимой,

В сей жизни мирной, в сей отраде честной
Родился я на свет, руководимый

133. Зовомой в криках Девою небесной, —

Качиагвидой и христианином[258]
В крестильне назван древней и известной.[259]

136. Того ж отца был Элизео сыном;

С долины По жену я взял, и надо[260]
Вести оттуда прозвище семьи нам

139. В войсках у императора Конрада[261]

Я бился и за подвиги был даже
Я удостоен рыцарства наградой,

142. За собственности наших братьев кражу

(Как пастыри в том наши виноваты)
Преследуя народ неверный вражий.

145. Там я, оружьем той орды проклятой

От всех сует освобожденный, к коим
Привязанностью столько душ объято,

148. За смерть в бою увенчан сим покоем.