Божественная комедия. Рай

1. О, жалкое дворянство нашей крови!
Коль человек тобою так гордится
Здесь на земле, – пустыне для любови, —

4. Теперь уже не стану я дивиться;

Зане и там, где страсть не извращает
Наш путь, – и там тобой я мог хвалиться!

7. Ты – плащ, из коего всяк вырастает,

Каймы к нему не прибавлявший новой,
Затем, что время вкруг его кромсает.[262]

10. С тем вы, какое древле Рим суровый,

Не дав его потомкам, ввел в обычай,
Приветное к нему я молвил слово.

13. Став одаль улыбнулась Беатриче

(Как про Джинервы первое паденье,
Нам говорит о Лапчелоте притча).[263]

16. – Отец! Меня, я молвил, позволенье —

Беседу с вами весть – так возвышает
Что больше я, чем есть, в сие мгновенье.

19. Моя душа в один исток сливает

Теперь все струйки радости и ветки —
И не разбитой радость отражает.

22. Скажите ж мне, кто были ваши предки;

Исчислите, о стебель мой желанный,
При вас событья, что в обычных редки;

25. Скажите про овчарню Иоанна

И назовите мне, какие мужи
При вас верховной почестью венчаны.» —

28. Как бурный вихрь, в пространстве вольном кружа

Огонь раздует в углях, – благодатный
Сей блеск, на ласку ласку обнаружа,

31. Прекрасней стал и ярче многократно;

И нежный глас, в лучей отверстых зеве,
Еще нежней ответ мне дал обратный:

34. – С тех пор, как Аvе ангел молвил Деве,

До мига, как, – ликующая в свете
Небес, – мать зачала меня во чреве,

37. Пятьсот и восемьдесят раз планете

Сей было надобно воспламениться,
Под Львом в созвездия вступая эти.

40. Моим отцам и мне пришлось родиться.

В последнем града вашего сестире,
Где бег ваш ежегодно повторится.

43. Кто были мои предки в этом мире, —

Поверь мне, прекратить удобней речи
Об этом, чем распространяться шире.

46. Все те, кто вплоть от Марса до Предтечи

Вооружались, – пятой части ныне
Живущих не достигнули б далече.[264]

49. Но кровь граждан, роднящихся с Фиггине[265]

И Кампи, – в совокупности их целой
Была чиста в последнем мещанине.

52. Пусть лучше-б их Флоренция имела

Соседями, чем, как теперь, надменно
До Треспиано расширять пределы,

55. Но принимать в свои мерзавцев стены

И нюхать вонь крестьян из Агульона,[266]
Для коих совесть потеряла цену!

58. Когда бы люд, всех боле развращенный,[267]

Не мачехой для цезаря явился,
Но словно мать его приял бы в лоно, —

61. Любой меняла, что у вас прижился,

С позором вновь зажил бы в Симифонте,
Где попрошайкой нищим он родился,

64. И в Монтемурло б оставались Конти[268]

И из Аконы Черки-бы не бывало
И в Вальдигреве жили-б Бондельмонти!

67. Для государства – бедствия начало

При первом к смеси всех сословий шаге,
Точь в точь как к порче тела шаг – завалы.

70. Погибнет вол слепой скорей в овраге,[269]

Чем агнец, и одною ранят сталью
Больнее, тем десятком лезвий шпаги.

73. Когда-б ты видел Луни, Урбисалья,[270]

Их процветание и их паденье,
И Кьюзи после них и Синигалья, —

76. Для твоего не стало-б новым зренья

То зрелище, как исчезают роды,
Точь в точь как городов исчезновенье.

79. Все ваши вещи – гибнущей природы;

Коль что вам вечным кажется – то юно[271]
И долголетно, ваши ж кратки годы.

82. Как брег морской затоплен силой лунной

И ей быть может вновь осушен сразу,
Так делает с Флоренцией Фортуна.

85. Не удивляйся ж моему рассказу

О флорентийцах древних, живших ране,
Чьи имена в былом не видны глазу!

88. Я видел роды Уги и Ормани,

Филиппи, Кателлини, Альберики,
О коих нет теперь воспоминаний;

91. Я видел, – столь же древни, столь велики,

Сияли роды Арка и Сапелла,
Ардинги, Сальданьери и Бостики.[272]

94. Дверь, что изменой столь отяготела

И над погибелью теперь на склоне, —
А, наклонясь, корабль утопит целый, —

97. Нуждалась в Равиньяни к обороне

И в Гвиде вместе с теми, кто зовомы
Великим именем Беллинчионе.[273]

100. Державство было Прессе уж знакомо;

Ефес и ручку шпаги Галигайа[274]
И прочие позолотили домы.

103. Росла колонка Шапки, расцветая[275]

С Саккетти, Джокки, Галли и Баруччи,
С тем, кто краснел, про гарнец вспоминая;

106. Был славен стебель доблестный Кальфуччи;[276]

Курульных кресел уж для дел державных[277]
Достигли Сидзи вместе с Арригуччи.

109. Но погибал гордец, не знавший равных![278]

Шар золотой был семенем расцвета[279]
Флоренции во всех деяньях славных.

112. Подумай, что отцы свершали это[280]

Тех самых, кто всегда толсты и жирны,
Когда епископа на месте нету!

115. Кичливый род, что притаится смирно[281]

Пред тем, кто кажет зубы им, но вместе
Кусает всех, кто кротки или мирны, —

118. Столь не имел достоинства и чести

И столь был низок, что еще Донато[282]
Родства с ним не хотел дозволить тестю.

121. Переселяется как раз тогда-то[283]

Уж с Фьезоле на рынок Капонсакко
И процветают Джуда с Инфангато.

124. Скажу я диво, верное, однако:[284]

Был вход в стене, вкруг града обнесенной,
От роду Пера прозванный; и всякий,

127. Кто носит герб великого барона,

Чье имя и чья слава ежегодно
На день Фомы бывают обновлены,

130. И рыцарство и герб свой благородный

Приял оттоль; хоть раз тот герб доставший
Примкнул по воле к партии народной.[285]

133. Цвел Гвальтеротти, доблестью сиявший,

И Борго было-бы миролюбиво,
К себе соседей новых не призвавши.[286]

136. Дом, где себе погибель всю нашли вы,[287]

Что ваше погубил навеки имя
И разлучил вас с жизнию счастливой, —

139. Сиял со всеми присными своими.

О, Бальдемонт! Какой ты сделал промах,
Наученный бежать союза с ними!

142. Сияла б радость в многих скорбных домах,

Когда-б Господь оставил в Эме скрытым
Тебя от нас, покуда не знакомых!

145. Но надо, чтоб на камне том разбитом,[288]

Что на мосту Флоренции остался,
В последний мира день ты был убитым!

148. Вот, с этими родами наслаждался

Наш город в столь незыблемом покое,
Что мир в нем повседневный продолжался;

151. Чрез них я видел родину такою

Могучей, что ее не обесславить
Лилеей на копье вниз головою,[289]

154. Как и нельзя раздорам окровавить!