Божественное пламя

— Афиняне. Я скорее всего их оттуда выбью. Старику Фокиону, их единственному полководцу, который хоть на что-то годится, дали флот: он слишком искусен, чтобы устроить Демосфена. На наше счастье, они послали Хареса, который сражается по книгам… Хм, да; нужно изобразить живописную атаку, прежде чем начать отступать. Они проглотят это от старика, который может позволить себе потерпеть поражение. — Он наклонился и с ухмылкой потрепал Александра по плечу. — Но не поверят, если это проделает Маленький царь.

Лоб Александра нахмурился, потом разгладился. Он улыбнулся в ответ и вернулся к своим размышлениям о людском разливе внизу: так инженер, который должен отвести реку, ищет место для преграждающего вала. Аттал — высокий, с впалыми щеками, раздвоенной, цвета соломы, бородой и бледно-голубыми глазами — подъехал ближе, но тут же быстро осадил лошадь.

— Значит, — сказал Александр, — в центре разрозненные отряды, коринфяне, ахейцы и так далее. И справа…

— Лучшие. Для тебя, сын мой: фиванцы. Ты видишь, я не кидаю в твою тарелку объедки.

Река блестела в свете бледнеющего неба, окаймленная пирамидальными тополями и тенистыми платанами.

За ними мерцали сторожевые огни фиванцев, расположенные в строгом порядке. Александр смотрел на них с глубокой сосредоточенностью; на миг воображение нарисовало ему в этом отдаленном пламени человеческие лица, потом они растворились в плетении великого полотна.

Сами же пешие, в медных доспехах, с оружием в дланях,
Реяли быстрые; шум неумолкный восстал до рассвета.[29]

— Проснись, парень, — сказал Филипп. — Мы увидели все, что нужно; я хочу есть.

Парменион всегда ужинал у царя; этим вечером к ним присоединился и Аттал, недавно прибывший из Фокиды. С неприятным чувством Александр увидел, что на часах стоит Павсаний. Эти двое, оказавшись в одной комнате, всегда стискивали зубы. Он поздоровался с Павсанием теплее обычного.

Это Аттал, друг и родственник убитого соперника, задумал непристойную месть. Для Александра оставалось загадкой, как Павсаний, человек, не страдавший недостатком мужества, явился к Филиппу, требуя отмщения, вместо того чтобы осуществить его самому. Могло ли быть так, что он хотел убедиться в преданности Филиппа? Давно, еще до этого случая, Павсаний славился архаической красотой, которая могла породить надменную любовь, подобную любви гомеровских героев. Но Аттал был вождем могущественного клана и добрым другом царя, к тому же он был полезен; не прошла и горечь от гибели мальчика. Павсания отговорили от мщения, умаслив его гордость повышением. Прошло шесть лет, он стал смеяться чаще, говорить больше, с ним становилось легче, пока Аттала не сделали полководцем. С тех пор Павсаний всегда отводил взгляд, и десять слов были для него длинной речью. «Отец не должен был так поступать. Это выглядит как награда. Люди уже говорят…»

Его отец рассуждал о предстоящем сражении. Александр встряхнулся, но неприятный привкус, как от несвежего мяса, не проходил.

Выкупавшись, Александр лежал в своей постели, перебирая в уме план сражения, пункт за пунктом. Он ничего не забыл. Он встал, оделся и тихо прошел среди сторожевых огней до палатки, которую Гефестион делил с несколькими друзьями. Прежде чем Александр дотронулся до полога, Гефестион бесшумно поднялся, накинул плащ и вышел. Они немного поговорили, потом разошлись. Александр крепко спал до самого рассвета.

Шум битвы вознесся.

По стерне, огибая оливы, сминая виноградники, урожай с которых только наполовину был снят бежавшими крестьянами, опрокидывая подпорки и растаптывая в кровавое вино гроздья, два людских потока схлестнулись, смешались и забурлили, набухая и лопаясь, как пузыри в поднявшейся дрожжевой закваске. Грохот был оглушающим. Солдаты кричали друг на друга и на врагов; пронзительно визжали в жестокой агонии, превышающей боль, которую, они знали, могла вытерпеть плоть. Щиты с лязгом смыкались, лошади тонко ржали, каждый отряд союзных войск выкрикивал собственный боевой пеан во всю мощь своих легких. Военачальники орали, отдавая приказы, трубы дули. Над всеми повисло огромное облако прогорклой, удушающей пыли.

Слева, где у подножия холмов, как якорь союзного корабля, закрепились афиняне, македонцы наставили вверх свои длинные сарисы; острия трех различных по длине копий составляли один сплошной ряд, ощетинившийся, как дикобраз. Афиняне, где могли, отражали их щитами, храбрейшие напирали в промежутках, орудуя коротким копьем или прорубая себе путь мечом, иногда неудачно, иногда сминая ряд наступающих. На дальнем крыле Филипп восседал на своей крепкой коренастой лошадке, в окружении гонцов; все его люди знали, чего он ожидает. Солдаты царя бились с такой яростью, словно, если их попытка сломить сопротивление греков окажется неудачной, они умрут от позора. Здесь было тише, чем в других местах: воинам велели прислушиваться к приказам.