Ну а если получится - что тогда её ждёт? Станок ткацкий, постель, люлька; дети, кухня, сплетни у колодца; горькая старость и смерть. Не будет у неё высоких страстей, прекрасного долга чести, небесного огня на алтаре, где сжигается страх... Он взял её лицо в ладони и повернул кверху. Смотрит беспомощно голубыми глазами, ждёт... И ради такой потерянной жизни дана человеческая душа этому бедному существу... Почему всё вот так? Его охватило сострадание; охватило сначала нежностью, потом уколами огня.
Он лежал и вспоминал, как горят павшие города; как женщины бегут из пламени - словно зайцы и суслики, когда падают на поле под серпами последние хлеба, а вокруг ждут мальчишки с палками наготове.... Вспоминал их изувеченные тела, брошенные солдатами, которым не хватило насытить страсть соитием... Ведь это право победителя удовлетворило бы любого дикого зверя, а этим - нет; им надо ещё я убить; у них в душе что-то такое, что требует отмщения: какая-то ненасытная ненависть, быть может к самим себе, или к кому-то ещё, о ком они и не догадываются... Он мягко провёл рукой по гладкому телу, нащупывая раны, какие только что увидел внутренним взором; она, конечно, не поняла. Он поцеловал её, чтобы успокоилась... Теперь она дрожала не так сильно: знала, что её миссия не провалится. Он взял её осторожно, нежно, помня о крови.
Позже, решив что он уже уснул, она осторожно приподнялась и стала выбираться из постели. А он не спал, лежал задумавшись. Сказал:
- Не уходи, останься до утра.
Он рад был бы остаться один, чтобы не стесняла эта чужая мягкая плоть, - но неужто ей идти на допрос в такой час? Она даже не вскрикнула, только дёрнулась слегка, хотя была девственна... Конечно, как же иначе? Ведь должна доказательство представить!... Он злился на тех, кто её принудил. И никто из богов не раскрыл ему, что она переживёт его на пятьдесят лет - и до последнего дня будет хвастаться, что ей досталась девственность Александра. Ночью похолодало, он укрыл её одеялом... Если кто-нибудь сидит ждёт её - так им и надо, пусть подождут.
Он поднялся, задул лампу и снова лёг. И глядел в темноту, испытывая ту апатию, какой всегда расплачиваешься, поддавшись смертной природе своей. Ведь умирать - даже чуть-чуть - стоит только ради чего-нибудь великого... Однако ладно; эту ночь тоже можно считать своего рода победой.
Проснулся он на рассвете. Проспал: несколько человек, кого хотел застать с утра, наверно уже на занятиях. Девушка ещё крепко спит; рот приоткрыт слегка, и от этого она выглядит глуповатой. А ведь он так и не спросил её имени... Он мягко растолкал её; она закрыла рот, раскрыла синие глаза, лежит растрёпанная, тёплая...
- Пора нам подниматься, у меня дела. - Учтивости ради добавил: - Жаль, что нельзя подольше побыть.
Она потёрла глаза и улыбнулась. Ему было хорошо: испытание позади, и он его выдержал с честью. Вон красное пятнышко на простыне, какое старухи на свадьбах показывают после первой ночи. Хорошо бы предложить ей, чтобы взяла эту простыню с собой, - но жалко девочку... Он придумал кое-что получше.
Оделся, подошёл к шкатулке, где хранились украшения, и достал кисет из мягкой кожи; старый, потёртый, с золотой вышивкой. Этот кисет ему вручили недавно с превеликой торжественностью.
- Береги её, Александр, - сказала тогда мать. - Эта брошь переходит от царицы к царице уже двести лет, её наденет твоя невеста!
Александр вытащил из кисета громадную золотую брошь. Древняя работа: два лебедя с коронами на головах сплели шеи в любовном танце. Он швырнул кисет в сторону. Губы на миг сжались мрачно, но к девушке он подошёл с улыбкой. Та только что застегнула булавки на плечах и теперь завязывала пояс.
- Возьми-ка вот на память... - Ощутив вес броши, бедная девчушка изумлённо распахнула глаза. - Скажи царице, что ты мне очень понравилась, но впредь я буду выбирать сам. И покажи ей вот эту штуковину. Только не забудь передать мои слова. Запомнишь?
Стояла весна. По прохладной ветреной погоде двинулись от побережья на запад, вверх к Эгам. Здесь, на древнем алтаре Зевса, Александр принёс в жертву белоснежного быка, безупречного, без единого пятнышка. Предсказатели, вглядевшись в дымящиеся внутренности, увидели на печени добрый знак.
Миновали Касторское озеро. Оно разлилось по равнине, переполненное талыми водами; полузатопленные ивы свесили зелёные кудри над синей гладью. Потом пошли вверх, сквозь побуревшие за зиму кустарники, на скалистые кручи Рысьих гор, в земли линкестидов.