Божественное пламя

- Так ты и одеяла посылал? Там в Иллирии вор на воре. Вот книги получил. Читать они не умеют, а растопки, по счастью, хватало. Книги - это было лучше всего. Знаешь, даже Быкоглава однажды украли...

- А ты что?

- Догнал того и убил. Он недалеко ушел: Быкоглав не давал на себя сесть.

- Знаешь, мы из-за тебя полгода на иголках сидели. То ты здесь, то там - словно лис... - Александр коротко рассмеялся, не прерывая работы. - Но время-то уходило, а ты не из тех кто с этим мирится... Знаешь, отец объяснил всё сыновними чувствами. Я ему так и сказал: пусть, мол, никаких других причин не ищет.

Феникс повернул голову, посмотреть на него. Александр распрямился, вытирая полотенцем замасленные руки. Медленно произнес:

- Да, сыновние чувства. Можно и так сказать.

Феникс, как всегда, почувствовал, что надо уходить от скользкой темы:

- А довелось повоевать на западе, Ахилл?

- Один раз. У них там межплеменная заваруха началась. Не может же гость сидеть в стороне, верно? Мы победили.

Он забросил назад намокшие от пара волосы и резко швырнул полотенце в угол. Феникс только сейчас заметил, как он осунулся за это время, и подумал: "Здорово ему досталось... Он научился гордиться тем, что вытерпел от Леонида, - это ему выдержку и выносливость дало, - я в Пелле слушал, как он хвастается, и улыбался... Но этими месяцами он хвастаться не станет; а если кто улыбнется - тому не позавидуешь".

И словно он сказал это вслух, Александр вдруг разъярился:

- Почему отец требовал, чтобы я просил прощения у него?!

- Ну, послушай, он же привык торговаться! А каждый торг с того и начинается, что лишка запрашивают... В конце концов, он же не стал настаивать!

Феникс скинул с кушетки короткие морщинистые ноги. Рядом окно, с ласточкиным гнездом в верхнем углу. На подоконнике, заляпанном птичьим пометом, лежал гребень слоновой кости с обломанными зубьями, в котором застряло несколько рыжеватых волосков из бороды царя Александроса. Расчесываясь, закрыв лицо, Феникс изучал своего питомца.

Он уже почувствовал, что может потерпеть неудачу. Да, даже он. Он уже увидел, что бывают такие реки, через которые - если паводок пойдет - назад дороги нет. Бессонными ночами в той бандитской стране - кем он видел себя? Каким-нибудь наемником-стратегом у какого-нибудь сатрапа, воюющим за Великого Царя?... Или не у сатрапа, а у какого-нибудь третьеразрядного сицилийского тирана?... А может, представлял себя блуждающей кометой вроде Алкивиада: девять дней чуда раз в несколько лет, а потом исчезает в темноте... Наверняка был момент, когда он об этом задумался. Он любит показывать боевые шрамы; но это шрам будет прятать, словно рабское клеймо. Даже от меня прячет.

- Ну, ладно! Дело улажено, сотри все старые метки и начни с чистой таблички. Ты вспомни, что сказал Агамемнон Ахиллу, когда они помирились: "Что мог я сделать? Богиня могучая всё совершила, Дщерь громовержца, Обида, которая всех ослепляет." Твой отец именно так себя и чувствовал. Я это по лицу его видел.

- Я могу тебе дать расческу почище этой. - Александр отобрал у старика гребень, положил его назад под гнездо, вытер пальцы и добавил: - Ну да. Что Ахилл ответил, мы тоже знаем: "Гектор и Трои сыны веселятся о том, а данаи Долго, я думаю, будут раздор наш погибельный помнить. Но совершившеесь прежде оставим в прискорбии нашем, Гордое сердце в груди укротим, как велит неизбежность".

Он взял свежий хитон Феникса, измятый в переметной суме; аккуратно накинул ему через голову, как хорошо обученный паж, и подал пояс для меча.

- Милый мой мальчик, ты всегда был так добр ко мне...

Феникс возился с пряжкой, опустив голову. Этими словами он собирался начать свои увещевания, но всё остальное вдруг исчезло из головы - ничего больше он не сказал.

Никаноровы Кони снова стали Александровым эскадроном.

Переговоры перед тем тянулись довольно долго; немало курьеров проехало по суровым эпирским тропам от Демарата к царю и назад. Главная сущность сделки, достигнутой после многих манёвров, состояла в том, что ни одна из сторон не могла заявить о своей безусловной победе. Когда, наконец, отец с сыном встретились - оба чувствовали, что всё уже сказано, - за них и без них, - и оба позволили себе обойтись без слов. Каждый смотрел на другого с любопытством, обидой, подозрением, сожалением - и со слабой надеждой, которую оба слишком хорошо сумели спрятать.

Под благодушным взглядом Демарата обменялись они символическим поцелуем примирения... Александр подвел мать; Филипп поцеловал и ее, отметив про себя, что маска гордости и злобы врезалась в ее лицо еще глубже прежнего, и с удивлением вспомнив на момент свою юношескую страсть... И жизнь пошла дальше.

Большинству при дворе до сих пор удавалось сохранять нейтралитет. Интриговали и ссорились лишь небольшие группы сторонников Аттала, агентов Олимпии или друзей Александра. Но живое присутствие изгнанников подействовало, как кислый сок в молоке. Началось расслоение.