Божественное пламя

Пармений изводил его непрерывно: требовал новостей. Если их не будет в чем бы они ни состояли, - это его поссорит и с отцом, и с царем!... Наверно, надо было податься со всеми в изгнание. Там он мог бы пригодиться остальным, и теперь был бы своим, ему бы всё говорили... Но уж слишком неожиданно всё произошло тогда, с тем свадебным скандалом; трудно было правильный выбор сделать. В бою он никогда не трусил; но в мирной жизни слишком любил комфорт. И в сомнительных случаях предпочитал, чтобы каштаны из огня ему таскали другие.

Он совсем не хотел, чтобы Александру - или Гефестиону, это одно и то же, - стало известно, что он задает опасные вопросы. Потому у него ушло довольно много времени, прежде чем удалось насобирать какие-то крохи, - то тут то там, да чтобы никто не догадался, - а потом еще и сложить из них нечто вразумительное... Но в конце концов он до истины докопался.

Было уговорено, что Феттал сам о своей миссии сообщать не станет: слишком заметно. Он прислал из Коринфа доверенного курьера с докладом об успехе.

Кое-что об Аридее, хоть и не всё, Пиксодор знал: Филипп слишком опытный был игрок, чтобы рассчитывать, будто прочный союз можно построить на явном мошенничестве. Но когда сатрап узнал, что может за ту же цену поменять осла на скакуна, - обрадовался несказанно. В приемном зале в Геликарнасе колонны из нефрита, персидские ковры по стенам, греческие кресла и всё такое - устроили скромные смотрины. Раньше никто не потрудился сообщить Аридею, что девочке всего восемь лет. Феттал, от имени жениха, выразил своё восхищение. На свадьбе, разумеется, тоже должен быть только представитель; но после свадьбы - родне жениха придется ее признать!... Осталось только найти кого-нибудь подходящего ранга и послать в Карию.

Большую часть того дня - в присутствии Александра или без него - друзья его ни о чем другом не говорили. Если поблизости был кто-нибудь посторонний - старались говорить намеками... Но в тот день Филот раздобыл последнее звено в свою цепь.

Ждать пока не готов, зато потом действовать быстро и решительно - это царь Филипп умел лучше всего остального. Он не хотел никакого шума, и так уже достаточно напорчено. Редко когда он бывал так разъярен, как в этот раз, но теперь ярость была трезвой и холодной.

Тот день прошел без происшествий. Настала ночь, Александр ушел к себе. Когда он наверняка остался один - то есть, когда ушел Гефестион, - к его двери поставили часового. Окно находилось в двенадцати локтях над землей, но часовой был и под окном тоже.

Александр увидел их только утром. Людей подобрали надежных: на вопросы они не отвечали.

Под подушкой у него был кинжал. Кинжал в македонском царском доме предмет одежды... Теперь он спрятал его под хитоном. Если бы ему принесли еду - он отказался бы: яд - позорная смерть, без боя... Прислушивался, ждал шагов.

Когда в полдень шаги раздались наконец, он услышал, как часовой берет на караул. Значит, еще не палач. Но облегчения не ощутил: узнал походку.

Филипп вошел в сопровождении Филота.

- Мне нужен свидетель, - сказал царь. - Этот малый сгодится.

Филот, спрятавшись за спину царя, так что тот его не видел, посмотрел на Александра взглядом испуганного сочувствия, смешанного с замешательством. Он даже рукой взмахнул слегка: вроде, мол, хоть ничем помочь не может - но с ним...

Александр его едва заметил: казалось, царь заполнил собой всё помещение. Рот на широком лице плотно сжат; густые брови, всегда поднимавшиеся к вискам, сейчас - нахмуренные - стали похожи на распахнутые крылья ястреба... Он излучал силу, будто жар. Александр врос ногами в пол и ждал, ощущая кинжал нервами под кожей.

- Я знал, что ты упрям, как кабан, - сказал отец. - И тщеславен, как коринфская шлюха. Я знал, что ты и на предательство способен, раз мамочку свою слушаешь. Но никак не рассчитывал, что ты еще и дурак.

При слове "предательство" у Александра перехватило дыхание. Он попытался что-то сказать...

- Молчи!- перебил царь. - Как ты смеешь рот открывать?... Как ты посмел лезть в мои дела, со своим наглым невежеством и младенческим упрямством! Ты, недоумок!...

- Ты Филота сюда привел, чтобы он всё это слушал? - вставил Александр в нечаянную паузу. Чувствовал он себя прескверно. Не так сами слова отца, как тон - пронзил его, словно удар копья: боли еще не ощущаешь, но уже знаешь, что ранен.