Божественное пламя

— Разумеется, он назвал город своим именем. Александрополь.

Филипп уставился на письмо. Парменион смотрел на его резкое, испещренное шрамами, стареющее лицо, кустистые черные брови и бороду: старый бык, принюхивающийся к воздуху новой весны, покачивает зазубрившимися в битвах рогами. «Я тоже старею», — подумал Парменион. Они делили фракийские зимы, вместе выстояли перед натиском иллирийцев, они делили грязную воду в походе, вино после боя; они делили одну женщину, когда были молоды, — она никогда не могла сказать в точности, кто отец ее ребенка; они делили шутки и радость. Парменион еще раз откашлялся.

— Мальчик всегда говорил, — начал он беззаботно, — что ты не оставишь ему ничего, чтобы увековечить его имя. Он воспользовался представившимся случаем.

Филипп обрушил на стол кулак.

— Я горжусь им, — сказал он решительно. — Горжусь.

Он положил перед собой чистую табличку и быстрыми четкими штрихами нарисовал план сражения.

— Прекрасный замысел, отличная диспозиция. Зажми их, дай выход, скажем, здесь, и что тогда? Или если конница ударит прежде времени? Но нет, он все предусмотрел. И когда они кинулись бежать, он сделал вот так. — Филипп сжал пальцы. — Мы еще увидим его в деле, Парменион, моего мальчишку. Я пошлю ему этих двадцать поселенцев для Александрополя, клянусь богами.

— Тогда я распоряжусь. Почему бы нам не выпить за это?

— Почему бы и нет?

Филипп велел принести вина и стал скручивать письмо.

— Что здесь, погоди-ка, что это? Я не дочитал.

«С тех пор как я оказался на севере, я повсюду слышу о трибаллах, живущих на высотах Гемона; при их воинственности и безначалии они представляют угрозу для оседлых племен. Мне показалось, что, пока я в Александрополе, я мог бы пойти на них войной и привести в повиновение. Я хотел бы получить на это твое разрешение, прежде чем вызывать войско из Македонии. Я предполагаю…»

Вино было принесено и разлито. Парменион сделал большой глоток, забыв, что следует дождаться царя, а царь забыл обратить на это внимание.

— Трибаллы! Чего хочет мальчик, выйти к Истру?

Перескочив через просьбу о войске, Филипп продолжал:

«Эти варвары смогут помешать нам, терзая наш тыл, когда мы отправимся в Азию. Если они будут усмирены, наши владения на севере дойдут до Истра, который является естественной защитной стеной, будучи, как говорят, величайшей рекой на земле после Нила и Всеобъятного океана».

Двое видавших виды мужчин уставились друг на друга, словно сличая полученные предзнаменования. Первым нарушил молчание Филипп. Он откинул назад голову и, хлопая себя по колену, зашелся в хохоте, обнажившем пустые дыры на месте выбитых зубов. Парменион, испытывая невероятное облегчение, громко вторил ему.

— Симмий! — крикнул царь наконец. — Позаботься о гонце наследника. Свежую лошадь утром. — Он отхлебнул вина. — Я должен запретить ему войну с трибаллами сразу же, пока он не начал собирать армию. Не хочу разочаровывать парня. Ах, вот что: напишу ему, чтобы посоветовался с Аристотелем, планируя свой город. Что за мальчик, а? Что за мальчик!

— Что за мальчик! — эхом отозвался Парменион. Он смотрел в кубок, не отводя глаз от своего отражения на темной поверхности вина.

По равнине Стримона длинной цепью тянулась на юг армия: фаланга за фалангой, ила за илой. Александр ехал впереди, во главе собственного отряда. Гефестион был рядом с ним.

Воздух наполнился громкими звуками: пронзительные крики, хриплый плач, причитания, резкий треск, будто падало сухое дерево. Это были голоса коршунов, смешанные с карканьем ворон; птицы парили над землей, пикировали вниз, дрались за куски падали.

Колонисты похоронили своих мертвых, солдаты возвели для павших товарищей погребальные костры. В конце обоза, за выстеленными соломой повозками для раненых, катились телеги с глиняными урнами, наполненными прахом погибших. На каждой было написано имя.