Божественное пламя

Александр тараном вошел в толпу, расступившуюся перед ним. Здесь преобладали зеваки, простые любопытные, не имевшие собственного мнения и готовые подчиниться любому.

— Дайте пройти. Пропустите меня к царю. — Он слышал слабеющий визг умирающей лошади, перешедший в хрип, но Филипп молчал. — Назад, назад, дайте пройти. С дороги, мне нужен царь.

— Он хочет к папочке.

Первое препятствие: широкоплечий, заросший бородой аргивянин, ухмыляясь, преградил ему путь.

— Взгляните-ка: ну и петушок.

Последнее слово застряло у него в горле. Рот и глаза грека широко раскрылись, из шеи хлынула кровь. Уверенным привычным движением Александр вытащил свой меч.

Люди расступились, стала видна все еще дергающаяся лошадь, лежавшая на боку, придавив ногу Филиппа, который неподвижно распростерся рядом. Над царем заносил копье аргивянин — в нерешительности, ожидая одобрения. Александр бросился к нему.

Греки теснились и топтались на месте, македонцы начинали напирать. Александр встал рядом с телом отца, прижатого к земле лошадью, начинавшей коченеть. «Царь!» — крикнул он, чтобы указать дорогу своим людям. Вокруг него солдаты нерешительно переминались: каждый подзуживал соседа, чтобы тот напал первым. Для всех, кто стоял у Александра за спиной, он был легкой мишенью.

— Это царь. Я убью первого, кто прикоснется к нему. — Кое-кто испугался; Александр устремил глаза на человека, который, судя по тому, как на него смотрели, был душой мятежа. Выдвинув челюсть, Александр процедил: — Расходитесь, живо. Или вы сошли с ума? Думаете, что сможете выбраться из Фракии живыми, если убьете его или меня?

Кто-то пробормотал, что они выбирались и не из таких мест, но ни один человек не двинулся.

— С обеих сторон мои люди, гавань в руках у врага. Или вы устали от жизни?

Внутренний голос, дар Геракла, заставил Александра резко обернуться. Он едва ли разглядел лицо поднявшего копье солдата — только незащищенное горло. Лезвие его меча разрубило трахею; грек отшатнулся, липкими от крови пальцами зажимая рану, из которой со свистом вырывался воздух. Александр приготовился уже сражаться с остальными, но в эту минуту сцена переменилась; он внезапно увидел спины царских телохранителей и сомкнутые перед отхлынувшими рядами аргивян щиты. Гефестион, задыхаясь, как преодолевший сильный прибой пловец, встал у него за спиной, готовый отразить натиск. Все было кончено; за это время он только-только успел бы доесть свой обед.

Александр осмотрел себя. На нем не было ни единой царапины, каждый раз он первым наносил удар. Гефестион о чем-то спросил, и он ответил с улыбкой. Сияющий, спокойный, он был окружен своей тайной: божественной свободой убивать страх. Страх мертвым лежал у его ног.

Грубовато покрикивая на своих людей, суматоху привычно унимали появившиеся военачальники, аргивянин и помощник Пармениона. Колебавшиеся быстро присоединились к зрителям; отхлынув, как отлив, они обнажили площадку с десятком мертвых и раненых. Все, кто находился рядом с царем, были взяты под стражу и уведены прочь. Труп лошади оттащили в сторону. Мятеж был подавлен. Крик поднялся снова, но уже в задних рядах, где не видно было, что происходит на самом деле, и страх питался молвой.

— Александр! Где наш мальчик? Неужели эти сукины дети убили его? — Потом, переходя в глубокий басовый контрапункт: — Царь! Они убили царя! Царь мертв! — И выше, словно в ответ на вопрос: — Александр!

Он стоял, будто неподвижная скала в бушующем море, глядя в синее сияющее небо над собой.

У его ног раздались голоса.

— Государь, государь, как вы? — спрашивали они. — Государь?

Александр моргнул, словно пробуждаясь ото сна, потом опустился на колени рядом с остальными и дотронулся до тела.

— Отец? Отец?

Он сразу же почувствовал, что Филипп дышит. В его волосах запеклась кровь, меч был наполовину вытащен из ножен; царь, должно быть, тянулся за ним, когда его ударили, видимо, эфесом; аргивянин в последний миг струсил и не решился пустить в ход лезвие. Глаза Филиппа были закрыты, он вяло обвис на поднявших его руках. Александр, помня уроки Аристотеля, оттянул веко здорового глаза; веко дернулось и закрылось.

— Щит, — сказал Александр. — Кладите осторожно. Я подержу голову.

Аргивян увели в казармы; македонцы толпились вокруг, спрашивая, жив ли царь.

— Он оглушен, — сказал Александр. — Скоро ему станет лучше. Других ран нет. Мосх! Пошли гонца, пусть всех известит. Сиппий! Прикажи катапультам открыть огонь. Взгляни, со стен на нас глазеют, я хочу пресечь эту забаву. Леоннат, я буду с отцом, пока он не придет в себя. Принеси мне что-нибудь.

Они положили царя на его постель. Александр осторожно отнял свою руку — всю в крови — и поместил голову отца на подушку. Филипп застонал и открыл глаза.

Старшие военачальники, чувствовавшие себя вправе быть рядом, начали уверять его, что все в порядке, армия под контролем.

— Принеси мне воды, — сказал стоявший у изголовья Александр одному из оруженосцев. — И губку.

— Это твой сын, царь, — сказал кто-то. — Твой сын спас тебя.

Филипп повернул голову и слабо пробормотал:

— Да? Хороший мальчик.