Божественное пламя

Ксенократ повел Александра мимо фонтана в виде дельфина к увитой миртом гробнице Платона; рядом высилась его статуя. Философ сидел со свитком в руке, его классической формы продолговатая голова, укрепившаяся на мощных плечах, была склонена. На закате своих дней он стриг волосы так же коротко, как во времена, когда был юношей-атлетом. Борода была аккуратно подрезана, лоб вдоль и поперек изборожден морщинами; из-под тяжелых надбровных дуг пристально смотрели запавшие глаза человека, который бежит от небытия.

— Все же он верил в благо. У меня есть несколько его книг.

— Что до блага, — заметил Ксенократ, — он сам был лучшим его свидетельством. Помимо этого, что может искать человек? Я хорошо его знал. Я доволен, что ты читал его книги. Но в них, как он сам всегда говорил, изложено учение его наставника, Сократа. Книги самого Платона никогда бы не появились: то, чему он учил, можно было понять только в беседе. Так пожар возгорается от большого пламени.

Александр нетерпеливо вглядывался в задумчивое мраморное лицо, словно оно было крепостью на неприступной скале. Но утес исчез, смытый потоком времени, никогда и никому не взять его штурмом.

— У него было тайное учение?

— Секрет прост. Ты солдат, и единственное, что можешь, — это передать свою мудрость людям, научить их тела переносить тяжелые испытания, а души — сопротивляться страху, не так ли? Тогда от искры возгорится другая искра. Так и с ним.

С сожалением и легким недоверием Ксенократ смотрел на юношу, который, в свою очередь, с легким недоверием и сожалением смотрел на мраморное лицо. Миновав гробницы мертвых героев, Александр вернулся в город.

Он собирался переодеться к ужину, когда ему доложили о госте: хорошо одетом, с хорошей речью человеке, заявившем, что встречался с Александром в зале Совета. Их оставили одних. Незнакомец начал издалека. Александр узнал, что все хвалят проявленные им скромность и выдержку, которые так хорошо подходят его миссии. Многие, однако, сожалеют, что из уважения к публичному трауру наследник вынужден отказывать себе в удовольствиях, которым город располагает в полной мере. Позором будет не предложить ему вкусить их в безвредной обстановке частного дома.

— У меня сейчас есть один мальчик… — Он описал прелести Ганимеда.

Александр выслушал его не прерывая.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он наконец. — У тебя есть мальчик? Он твой сын?

— Государь! Ах, вы, должно быть, шутите.

— Возможно, твой друг?

— Ничего подобного, уверяю вас: он всецело в вашем распоряжении. Только взгляните на него. Я заплатил две сотни статеров.

Александр встал.

— Не понимаю, — сказал он, — что я сделал, чтобы оказаться достойным тебя или твоей торговли. Скройся с глаз.

Афинянин так и сделал, в ужасе возвратившись к партии мира, которая хотела, чтобы юноша увез из их города приятные воспоминания. Проклятье лживым сплетникам! Теперь уже поздно предлагать ему женщину.

На следующий день Александр выехал на север.

Вскоре после этого тела павших у Херонеи были погребены в общей могиле на Аллее героев. Граждане обсуждали, кто будет произносить надгробную речь. Предлагали Эсхина и Демада. Но один из них был слишком упоен своей правотой, другой — слишком удачлив; скорбящим сердцам собравшихся оба казались приторными и самодовольными. Все глаза обратились к опустошенному лицу Демосфена. Полное поражение, чудовищный позор на какое-то время испепелили кипевшую в нем злобу; причиной новых морщин, залегших на туго натянутой коже, была скорее боль, чем ненависть. Оплакивающие близких могли довериться этому человеку в своем горе: ему не пристало радоваться. И речь произнес Демосфен.

Все греческие государства, за исключением Спарты, отправили послов в Коринф, где собрался Совет. Филипп был признан верховным полководцем Эллады в предстоящей войне с Персией. На этой первой встрече он не просил большего. Все остальное придет потом.

Царь направился к границам угрюмой Спарты, но потом передумал. Пусть старый пес сидит в своей конуре. Он не выйдет сам, но, загнанный в угол, умрет, яростно сопротивляясь. У Филиппа не было желания становиться Ксерксом новых Фермопил.

Коринф, город Афродиты, был приветливее Афин.

Царю и наследнику оказали пышный прием. Александр, не пожалев времени, проделал долгий и трудный путь до Акрокоринфа и вместе с Гефестионом осмотрел массивные стены, которые снизу казались узкой лентой, опоясывающей мощно вздымавшийся лоб горы. День стоял ясный, и на юге были видны Афины, на севере — Олимп. Александр оценил прочность стен, отметил недочеты, запомнил размеры, не забыл полюбоваться памятниками. На самом верху угнездился маленький, белый, милый храм Афродиты. Некоторые из знаменитых жриц богини, сказал проводник, как раз в это время поднимаются сюда из городского храма, чтобы служить богине. Он выжидающе помедлил, — но тщетно.