Божественное пламя

Из глубин дерева, где ствол разветвлялся, доносились сонное воркование и стоны: в дуплах и клетушках, прибитых там и сям, прятались священные голуби, пара за парой, распушившие перья и жмущиеся друг к другу на холоде. Когда Александр подошел ближе, из темного укрытия раздалось громкое «Ру-уу-ку-куу!».

Вышли женщины, с низким деревянным столиком и древней работы кувшином, с чернофигурной росписью. Кувшин поставили на стол под деревом. Старуха вложила в руку Александра полоску мягкого свинца и бронзовый стилос.

Александр положил свинец на старый каменный алтарь и, твердо выводя буквы, сияющие серебром на тусклой поверхности, написал: «БОГ И УДАЧА. АЛЕКСАНДР СПРАШИВАЕТ ЗЕВСА СВЯЩЕННОГО И ДИОНУ, ПРОИЗОЙДЕТ ЛИ ТО, ЧТО ДЕРЖУ Я В СВОИХ ПОМЫСЛАХ?» Втрое сложив полоску, так что слов стало не видно, он кинул ее в кувшин. Он расспросил, что делать, прежде чем прийти сюда.

Высокая Голубица приблизилась к столу и подняла руки. Нарисованные на кувшине жрицы были изображены именно в этой позе. Слова заклинания на жаргоне чужого языка исказились временем и невежеством; подражая воркованию голубей, женщина опускала гласные. Вскоре ей отозвалась одна из птиц, и все сердце дерева глухо зарокотало.

Александр смотрел, сосредоточившись на своем желании. Жрица опустила руку в кувшин и начала шарить внутри, когда старуха, подскочив к ней, вцепилась в ее плащ, вереща пронзительно, как обезьянка.

— Это было обещано мне! — чирикнула она.

Жрица отступила, украдкой взглянув на Александра; третья что-то прокудахтала, но не двинулась с места. Старуха засучила рукав платья, обнажив тонкую, как палка, руку. В кувшине зашуршали дубовые таблички, на которых были вырезаны жребии.

Не вмешиваясь в их ссору, Александр стоял в ожидании, не спуская глаз с кувшина. Нарисованная черная жрица обращала к нему поднятые ладони, застыв в неудобной архаической позе. У ее ступней обвивала ножку нарисованного стола нарисованная змея.

Искусное изображение казалось живым, голова тянулась вверх. Ножка стола была не выше низкой кровати, змее легко было взобраться по ней. Это была домашняя змея, хранительница тайн. Пока старуха бормотала, стуча жребиями, Александр, нахмурясь, пытался вернуться в прошлое, во тьму, из которой выползали змеи: ощущение какого-то старого гнева, чудовищная рана, неотомщенное смертельное оскорбление. Снова он был лицом к лицу с могущественным гигантом. Его дыхание паром растворялось в холодном воздухе; потом наступила пауза, он перестал дышать; какой-то случайный звук вывел его из оцепенения. Его пальцы и зубы сжались. Воспоминания открылись и кровоточили.

Старуха распрямилась. В грязном кулаке был зажат сложенный листок свинца и два жребия. Жрицы кинулись к ней: закон предписывал доставать только один жребий, тот, что лежал ближе всех к свинцу. Они зашипели на нее, как на ребенка, осквернившего святыню в своем неведении. Старуха подняла голову — выпрямить спину она уже не могла — и юным властным голосом сказала:

— Назад! Я знаю, что должна делать… — На мгновение стало видно, как красива она когда-то была.

Оставив свинец на столе, она подошла к Александру, вытянув обе руки, по жребию в каждой.

— Для желания в твоем уме. — Она открыла правую руку. — Для желания в твоем сердце. — Она открыла левую.

На обеих черных деревянных табличках было вырезано «Да».

8

Молодая жена царя Филиппа родила своего первого ребенка. Это оказалась девочка. Удрученная повивальная бабка вынесла ее из комнаты роженицы. В знак ритуального одобрения Филипп взял ребенка на руки: маленькое красное сморщенное существо, принесенное совсем голым, чтобы невозможно было скрыть изъяны. Изъянов не было. Аттал, тенью бродивший по дому с первой минуты схваток, склонился над младенцем, и его лицо тоже покраснело и сморщилось; он надеялся вопреки всему, пока не увидел пол ребенка своими глазами. Когда девочку унесли, бледно-голубые глаза Аттала с ненавистью посмотрели ей вслед; он готов швырнуть ее в озеро, подумал Филипп, как ненужного щенка. Из детей царя на каждые пять девочек приходился только один мальчик. Часто он чувствовал себя из-за этого глупо, но в этот раз выслушал новости с глубоким облегчением.

В Эвридике было все, что нравилось ему в женщинах: чувственная без распущенности, всегда готовая усладить, никогда не устраивавшая сцен. С радостью, в любой день, он возвел бы ее на место Олимпиады. У него даже промелькнула мысль тайно убрать ведьму с дороги: это бы разрешило все проблемы; на ее руках достаточно взывающей к отмщению крови, чтобы совершить суровое правосудие, а в Македонии есть люди не менее искусные в подобных вещах, чем она. Но как бы осторожно он ни устроил дело, мальчик все равно узнает. Ничто не укроется от него, он выжмет правду из воздуха. И тогда?

А сейчас? Что ж, эта девочка дала ему передышку. Аттал десятки раз твердил царю, что в их семье рождаются почти одни мальчики. Теперь пусть поостынет. И Филипп, как делал он это на протяжении десяти месяцев, снова отложил решение.