Божественное пламя

— Да, — сказал он медленно. — Естественные чувства, да, можно назвать это и так.

Феникс, наученный опытом многих лет, поскорее сменил опасную тему.

— А что, Ахилл, вел ли ты сражения на западе?

— Однажды, в племенной войне. Нужно поддерживать своих гостеприимцев. Мы победили. — Он откинул назад увлажнившиеся от пота волосы; его рот запал, черты лица заострились. Сердито он отшвырнул полотенце в угол.

«Он привык хвастаться тем, что претерпел при Леониде, — подумал Феникс, — это научило его выносливости; в Пелле я слушал его и улыбался. Но этими месяцами в Иллирии он никогда не будет хвалиться, и тому, кто станет насмехаться, следует быть осторожным».

Внезапно, словно подслушав его мысли, Александр с угрюмым раздражением произнес:

— Почему мой отец потребовал, чтобы я попросил прощения?

— Ну, он любит поторговаться. При любой торговле запрашивают слишком высокую цену. Под конец он не настаивал.

Феникс спустил с ложа свои короткие узловатые ноги. Рядом с ним было низкое оконце, в верхнем углу которого устроила гнездо куница; на подоконнике со следами помета лежал зазубренный гребень слоновой кости, в его зубьях застряло несколько рыжих волосков из бороды царя Александра. Сделав непроницаемое лицо, Феникс причесывался, поглядывая на своего питомца.

«Он убедился, что может потерпеть неудачу. Да, даже он. Он видел реки, переправиться через которые назад во время паводка становилось невозможно. Как-то раз, темной ночью, в этой стране разбойников он увидел себя самого — кто знает каким? Стратегом наемников, которого какой-нибудь сатрап нанимает для войны с Великим царем; или третьеразрядным сицилийским тираном; возможно, блуждающей кометой вроде Алкивиада — девять чудесных дней каждые несколько лет, а потом смерть во мраке. На мгновение он это увидел. Он любит показывать свои боевые шрамы, но этот будет скрывать, как позорное клеймо, — и уже скрывает, даже от меня».

— Ну же! Ударьте по рукам; старые счеты долой, начнем с чистой таблицы. Вспомни, что сказал Агамемнон Ахиллу, когда они примирились:

Часто винили меня, но не я, о ахейцы, виновен;
Зевс Эгиох, и Судьба, и бродящая в мраках Эринис:
Боги мой ум на совете наполнили мрачною смутой
В день злополучный…[30]

Твой отец прочувствовал это. Я прочел это на его лице.

— Я могу одолжить тебе гребень почище этого, — сказал Александр. Он положил его назад под гнездо и вытер пальцы. — Мы знаем, что ответил Ахилл:

Гектор и Трои сыны веселятся о том, а данаи
Долго, я думаю, будут раздор наш погибельный помнить.
Но совершившеесь прежде оставим в прискорбии нашем,
Гордое сердце в груди укротим, как велит неизбежность.[31]

Он взял в руки чистый хитон, который достал из чересседельной сумки Феникса, аккуратно, как вышколенный слуга, накинул его на старика и протянул ему пояс.

— Ах, дитя, ты всегда был добр ко мне. — Феникс завозился с пряжкой, опустив глаза. Этими словами он предполагал начать увещевание, но, во всем отчаявшись, произнес их просто как благодарность.

Конница Никанора снова была илой Александра.

Препирательства заняли какое-то время; множество гонцов от Демарата к царю и обратно проделали трудную дорогу между Эпиром и Пеллой. Центральным пунктом сделки, достигнутым после многих ухищрений, стало то, что каждая партия отказалась от торжества победы. Когда отец наконец встретил сына, оба почувствовали, что сказано уже достаточно, и избавили себя от необходимости объясняться второй раз, теперь на словах. Каждый оглядел противника с любопытством, обидой, подозрением, сожалением и робкой надеждой, которую и тот и другой скрывали слишком хорошо.

Под взыскательным взглядом Демарата они обменялись символическим поцелуем примирения. Александр вывел вперед свою мать; Филипп поцеловал и ее, отметив про себя, что гордыня и ненависть испещрили ее лицо еще более глубокими морщинами, чем прежде, и с удивлением вспомнил свою былую юношескую страсть. После этого все трое разошлись, чтобы, вернувшись в русло старой жизни, обнаружить: ничто не осталось по-прежнему.

До сих пор большинство придворных избегало вставать на чью-либо сторону. Только отдельные группки — Атталидов, шпионов Олимпиады, друзей и товарищей Александра — ссорились и интриговали. Но появление изгнанников произвело на Пеллу такое же действие, как кислая закваска — на молоко. Началось брожение, все спешили размежеваться.