Божественное пламя

Бог вырос в юношу, прекрасного лицом и изящного, как девушка, но опаленного огнем молнии, которая стала повивальной бабкой для его матери. Он явился человеческому роду, осыпая дарами тех, кто угадывал его божественное происхождение, и ужасая, как разъяренный лев, неверящих. Его слава возросла, он стал слишком известен, чтобы продолжать прятаться. Ревнивую Геру невозможно было обманывать дольше. По великолепию и могуществу она узнала его и наслала безумие.

Музыка набирала силу, становясь быстрее и выше, музыка взвизгивала, превращаясь в предсмертный вскрик маленького зверька, ставшего чьей-то добычей в полночном лесу; кимвалы оглушительно звенели. Мальчик, проголодавшийся и вдобавок испытывающий жажду после быстрого танца, приподнялся на цыпочках, потянувшись за новым кубком. На этот раз дыхание у него пресеклось. Вино обжигало, как упоминавшийся в гимне огонь с небес.

Обезумевший бог блуждал по Фракии, пересек Геллеспонт и фригийские холмы, двигаясь на юг, к Карии. Те, кто делил с ним радость, не покинули его, но остались с ним, чтобы разделить безумие. Оно вводило их в экстаз, потому что даже безумие Диониса было божественным. От побережья Азии он проследовал в Египет, мудрые жители которого встретили его с почестями; какое-то время он отдыхал там, постигая мудрость египтян и делясь с ними своей. Потом, исполненный безумия и божественного сияния, он пустился на восток, пересекая бескрайние просторы Азии. Он не переставал танцевать, вокруг собирались почитающие его — так огонь воспламеняется от огня. Он пересек Евфрат по мосту из плюща, Тигр — на спине тигра. Он танцевал всю дорогу через равнины, и реки, и горы — высокие, как Кавказ, — пока не достиг страны Индии у последних пределов мира. За нею не было ничего, кроме опоясывающей землю реки Океан. Проклятие Геры утратило свою силу. Индийцы поклонялись Дионису; дикие львы и пантеры приходили, чтобы смиренно везти его колесницу. В блеске славы возвратился он в земли Эллады; Великая мать[6] очистила его от скверны крови, пролитой им за дни безумия, и он даровал радость сердцам людей.

Снова вступил хор; вместе с авлосом пронзительно зазвучал голос мальчика. Он выскользнул из своего хитона, разгоряченный танцем, пламенем факелов и вином. Золотые колеса запряженной львами колесницы вращались под ним, звучали пеаны, реки текли для него вспять, народы Индии и Азии танцевали под его песню. Менады призывали его; он спрыгнул со своей колесницы, чтобы танцевать среди них. Несущееся в пляске кольцо распалось и с громким смехом и криками сомкнулось вокруг него, и он кружился перед собственным алтарем. Он танцевал, пока они пели, ступая по росе, творя свое волшебство, и роща завертелась вокруг него, и он уже не мог отличить землю от неба. Но теперь перед ним возникла Великая мать с венком из светлых лучей в волосах; она взяла его на руки и расцеловала, и он увидел на ее золотых одеждах красные отпечатки своих окровавленных ног, прикасавшихся к земле, что впитала кровь жертвы. Ноги были красными, как сапоги на раскрашенной статуе.

Его завернули в плащ, и положили на толстый ковер хвои, и снова поцеловали, и мягко сказали, что даже боги должны спать, пока они молоды. Он может остаться здесь, если будет послушным, и очень скоро все вернутся домой. Ему было тепло в темно-красном шерстяном коконе; пахло сосной, тошнота и головокружение прошли, и факелы перестали вращаться. Они уже догорали, но горели все еще ярко и дружелюбно. Выглядывая из складок плаща, мальчик видел, как женщины уходят к роще — рука об руку или сплетаясь в объятии. Спустя годы он пытался вспомнить, слышал ли он другие, более низкие голоса, отзывающиеся из чащи, но воспоминания были обманчивы, и вызванные тени каждый раз говорили новым голосом. Во всяком случае, он не был испуган и не чувствовал себя одиноким; не так далеко раздавались смех и перешептывания. Танцующее пламя было последним, что видели его смыкающиеся глаза.

2

Ему было семь лет: возраст, в котором мальчики уходят из-под попечительства женщин. Пришло время сделать из него грека.