Божественное пламя

Подобно царю, она принимала многих чужеземных гостей. Аристодем, трагедийный актер, прибыл не для представления, но как дипломат — роль, часто поручаемая прославленным лицедеям. Он договаривался о выкупе за афинян, плененных в Олинфе. Стройный, изящный человек, он управлял своим голосом, как настроенной флейтой; было почти видно, как актер ласкает его, словно изящный инструмент. Аристодем восхищался здравым смыслом, сквозившим в вопросах Олимпиады о театре. Позднее она встретилась с Неоптолемом Скиросским, еще более знаменитым протагонистом, который репетировал в «Вакханках», представляя бога.

Мальчик не узнал бы, что его мать снова занимается магией, если бы однажды не услышал ее голос через закрытую дверь. Хотя древесина была плотной, он смог разобрать какие-то слова заклинания. Того, в котором говорилось об убитом на горе льве, — он его не знал, но смысл всех заклинаний всегда был один и тот же. Он отошел, не постучавшись.

Феникс разбудил его в предутренних сумерках, чтобы идти на представление. Александр был еще слишком мал, чтобы сидеть с отцом на почетных местах. Он спросил у матери, можно ли сесть вместе с ней, как он делал еще год назад; она ответила, что не будет присутствовать, у нее другие дела. После он расскажет, что ему понравилось.

Мальчик любил театр: встаешь рано, предвкушая удовольствие, которое начнется тотчас же, вдыхаешь сладкие утренние запахи, видишь прибитую росой пыль, траву и растения, смятые множеством ног, дым только что погашенных факелов ранних рабочих. Люди карабкаются по ярусам, сверху несется глухой ропот солдат и крестьян, внизу, в почетных рядах, царит суета с подушками и ковриками, с мест, отведенных женщинам, доносится нестройный щебет — и внезапно раздаются первые трели флейты, и стихают все остальные звуки, кроме утреннего пения птиц.

В предрассветном сумраке пьеса началась мрачно: бог в маске прекрасного юноши со светлыми волосами приветствовал огонь на гробнице своей матери и строил планы мести фиванскому царю, который насмехался над его обрядами. В его юном голосе мальчик различил умелую игру взрослого человека; у менад были плоские груди и холодные мальчишеские голоса. Но Александр пренебрег знанием и всецело отдался иллюзии.

Юный темноволосый Пенфей кощунствовал по поводу менад и их таинств: бог был обязан убить его. Друзья мальчика заранее пересказали ему сюжет. Смерть Пенфея была ужаснее всего, что можно вообразить, но Феникс обещал, что ее никто не увидит.

Пока слепой пророк упрекал царя, Феникс шепнул, что этот старческий голос, доносящийся из-под маски, принадлежит тому же актеру, который представлял юного бога: таково было искусство протагониста. Когда Пенфей умер за сценой, игравший его роль актер переменил маску и превратился в безумную царицу Агаву.

Заключенный царем в темницу, бог вышел на свободу с огнем и землетрясением. Сценические эффекты, устроенные афинскими мастерами, привели мальчика в восторг.

Пенфей, презирающий чудеса, ослепленный гордыней себе на погибель, по-прежнему отвергал божество. Когда он истощил терпение Диониса, тот страшным волшебством похитил у него разум. Он видел два солнца на небе, воображал, что может двигать горы; богу-насмешнику позволил переодеть себя в женское платье, чтобы подглядывать за менадами. Мальчик смеялся вместе со всеми, но в смехе ощущалось напряжение, предчувствие близящегося ужаса.

Царь покинул сцену, чтобы умереть; пел хор; потом появился вестник с новостями. Пенфей залез на дерево, чтобы следить оттуда за вакханками, те увидели его и в своей божественной одержимости, удесятерившей их силы, вырвали дерево с корнем. Безумная мать царя, видя в нем дикое животное, позволила менадам разорвать его на куски. Это убийство произошло за сценой, и, как сказал Феникс, не было нужды смотреть на него. Достаточно было слов.

Вестник крикнул, что идет с трофеем Агава. Менады пронеслись через парод[12] в окровавленных одеждах. Царица Агава несла голову, насадив ее на копье, как делают охотники. Голова была сооружена из чем-то набитых маски, парика Пенфея и красных лохмотьев, свисавших вниз. На царице была устрашающая маска сумасшедшей, с мучительно сморщенным лбом, глубокими, широко раскрытыми глазами и яростно искаженным ртом. При первых же звуках ее голоса Александр застыл, словно тоже увидел два солнца на небе. Он сидел не слишком высоко над сценой, его слух и зрение были острыми. Парик на маске был великолепен, но в его струящихся локонах пробивались настоящие волосы — темно-рыжие, отчетливо видные. Руки царицы были обнажены. Он узнал их, узнал даже браслеты.