Божественное пламя

— Хорошо. Не мешай ему делать все, что он захочет. Ты солдат, а не педагог. И не называй его «этот паренек». Если я признаю его ранг, то и ты вполне можешь.

Он поднялся вверх по лестнице между мраморными львами, чтобы услышать великие вести из Дельф. Глаза Ламбара не отрываясь следили за ним.

4

— Как жаль, — сказал Эпикрат, — что ты не можешь уделять музыке больше времени.

— Дни должны быть дольше. Почему нужно спать? Если бы я мог обходиться без сна!

— Ты увидишь, что мастерства это тебе не прибавит.

Александр похлопал по корпусу кифары с узорным инкрустированным орнаментом и колками из слоновой кости. Двенадцать струн ответили слабым вздохом. Мальчик скинул ремень, позволявший играть стоя (если кифарист сидел, тон менялся), и оперся о стол. Проверяя чистоту звука, он слегка пощипывал струны.

— Ты прав, — продолжал Эпикрат. — Почему нужно умирать? Если бы можно было обойтись без этого!

— Да, сон напоминает смерть.

— Надо же. Когда тебе двенадцать лет, времени в запасе еще очень много. Мне бы хотелось увидеть твое выступление на состязаниях. Может быть, имея перед собой цель, ты трудился бы усерднее… Я подумывал о Пифийских играх. Через два года ты будешь готов к ним.

— Какой возраст положен для юношей?

— Восемнадцать, самое большее. Твой отец даст согласие?

— Нет, если я буду выступать только как музыкант. Я и сам не соглашусь. Чего ты от меня хочешь, Эпикрат?

— Приучить тебя к дисциплине.

— Так я и думал. Но тогда я не смогу получать от музыки удовольствие.

Эпикрат привычно вздохнул.

— Не сердись. К дисциплине меня приучает Леонид.

— Знаю, знаю. В твои годы у меня не было такого хорошего удара. Ты начал раньше и, скажу без ложной скромности, с лучшим учителем. Но ты никогда не станешь музыкантом, Александр, если будешь пренебрегать философией искусства.

— Для этого нужно, чтобы математика вошла в душу. У меня это никогда не получится, ты знаешь сам. И в любом случае, я никогда бы не смог стать настоящим музыкантом. Я предназначен для иного.

— Почему бы не принять участие в играх? — вкрадчиво спросил Эпикрат. — И в состязании музыкантов заодно?

— Нет. Когда я был там, мне казалось, что ничего более прекрасного на свете нет. Но после того как состязания закончились, мы еще задержались. И я познакомился с атлетами, я увидел, кто они такие на самом деле. Я могу драться с мальчиками здесь, в Македонии, потому что мы все учимся быть мужчинами. Но те — всего лишь мальчики-атлеты. Часто они заканчивают выступать до того, как станут мужчинами, и даже в противном случае игры — вся их жизнь. Это все равно что быть женщиной для женщин.

Эпикрат кивнул.

— Это началось едва ли не на моих глазах. Люди, которым нечем гордиться в себе, довольствуются тем, что гордятся своими городами, славу которым добывают другие. И в конце концов городу нечем будет гордиться вообще, разве что мертвыми, относившимися к гордости гораздо спокойнее. Что же, в музыке талант одного человека принадлежит всем. Начинай, я хочу прослушать этот отрывок еще раз. Прошу тебя, держись ближе к замыслу сочинителя.

Александр поднял кифару, пристраивая на уровне груди слишком большой для него инструмент басовыми струнами к себе. Он осторожно тронул их пальцами левой руки, дисканты же — плектром,[23] который он держал в правой. Его голова была слегка наклонена, — судя по сосредоточенному взгляду, он слушал скорее глазами. Эпикрат наблюдал за ним со странной смесью любви и раздражения, в который раз задаваясь привычным вопросом: что было бы, если бы он с большим упорством настаивал на своем, отказываясь понимать мальчика. В конце концов, многие лучшие учителя поступили бы именно так. Но тогда и Александр, вероятнее всего, просто отказался бы от уроков. Ему еще не было десяти, когда он уже знал достаточно для благороднорожденного, чтобы бренчать на лире за ужином. Никто не стал бы настаивать на чем-то большем.

Александр взял несколько звучных аккордов, завершив плавной каденцией. И запел.

В том возрасте, когда голоса македонских мальчиков начинали грубеть, он сохранил чистый альт, который с годами только окреп. Когда, следуя звучанию струн под плектром, он легко взял высокие ноты, Эпикрат удивленно подумал, что это Александра никогда не задевало и не беспокоило. И точно так же он не боялся выказывать отвращение, когда другие мальчишки, его ровесники, навязчиво обменивались при нем непристойностями — этими вечными спутниками подростков. Мальчик никогда не боялся диктовать свою волю.

Все подвластно всесильному богу.
Он догоняет парящего орла и дельфина в море.
Дерзким смертным не избежать его велений,
Но кому-то дарует он славу, живущую вечно.

Его голос воспарил и прервался, струны отозвались эхом, как дикие голоса в горной долине. «Опять импровизация», — со вздохом подумал Эпикрат.