Божественный и страшный аромат (ЛП)

Этот эпилог не вошел в оригинальное издание 2013 года.

Он был опубликован позже, в 2014 году, на сайте zaum.ee.

Ревашоль, семьдесят пять лет назад, за два года до революций рубежа веков.

Издалека, из зрительного зала филармонии, за кулисы доносятся аплодисменты. Для премьеры они довольно скудны; второго вызова на бис нет. Первый устроили клакеры. Секция струнных уже переодевается из вечерних платьев в обычную одежду на серебристых диванчиках с выгнутыми подлокотниками. За окном темнеет вечернее январское небо. У окна стоит граф Эмиль де Перуз-Митреси — в черном рединготе, с растрепавшимися напомаженными кудрями и с додекаэдром в руке.

Эмиль — противоречивая натура. Он аристократ, граф де Перуз, граф де Митреси — но ненависть к буржуазии, узурпировавшей верхушку классовой лестницы, делает его сторонником пролетариата и, как следствие, революции. От праздной жизни Эмиль возомнил себя еще и композитором. Он болезненно честолюбив и при этом полон решимости покорить мир своей додекафонической музыкой. Метод графа основан на ослепительно прогрессивной геометрически-символической системе гармоний, которая не имеет ничего общего с музыкой остального цивилизованного мира. Для человеческого уха она звучит как невыносимый скрежет. Традиционную тональную гармонию Эмиль считает ограниченной, как плодный пузырь. Отупляющим лопотанием. Музыкой амеб. Он дирижирует своими произведениями сам — никто другой не умеет и не хочет этого делать, — используя вместо обычной палочки картонный додекаэдр. Щеки графа пылают от волнения, додекаэдр дрожит в его руке.

— Выйти еще раз? — выкрикивает он. — Я пойду!

Он проносится через комнату, словно подгоняемый лихорадкой. Директор оркестра деликатно останавливает графа в дверях:

— Не знаю, мне кажется, не стоит…

— Но почему? — недоумевает граф. На губах у него появляется кривая улыбка. — Меня же зовут! Это было грандиозно!

— Грандиозно… — чешет затылок директор. — Ну, предположим, но вы ведь уже выходили… Будет не слишком тактичным испытывать вежливость публики.

В зале становится тихо. За окном шумит ветер.

— Я не считаю, что всё так уж плохо. — Полноватый коллега кладет руку композитору на плечо. — Идея была хороша. Исполнение не мешало бы доработать. Но знаете — всё и так сложилось довольно удачно. Что, если это не повторится? В следующий раз вы доведете всё до совершенства, и вот тогда!.. — Этот человек пишет в основном концерты для флейты с оркестром и пьесы для флейты соло.

— Ну да… следующий. — Директор снова чешет в затылке. Граф слышит, как он шепчет критику: «Пожалуй, будет лучше, если вы не станете об этом писать. Перуз-Митреси много лет были щедры к нашему заведению…»

По раскрасневшемуся лицу графа пробегает болезненная дрожь. Увядающая улыбка еще держится на его губах. Никем не замеченный, он проходит мимо хлопочущих женщин обратно к окну. Он всё еще слышит заискивающий шепоток директора и голос критика. «Слишком непонятно… никогда не будет популярной, это жутко слышать». За стеклом, на фоне темно-синего вечернего неба, качаются ветви деревьев.

«Жутко слышать…» — шепчет граф. На подоконнике стоит метроном. Граф запускает его — в темпе grave, самом медленном из возможных. — «Не будет популярной…»

— Но послушайте! — возражает концертмейстер. — Мне кажется, у графа уникальный музыкальный язык!

Пышная дама смотрит на графа:

— Я искренне надеюсь, что будет и следующий раз. Но все-таки — лучше, если это будет что-то более понятное.

Раздается смех. По гримуборной проносится вздох облегчения.

«Сложилось довольно удачно…» — бормочет граф. Он медленно оборачивается и исподлобья смотрит на людей в комнате сквозь упавшие на глаза кудри.

— То есть, я один считаю это грандиозным, так?

«Так», — отвечает метроном; за спиной у графа раскачиваются ветки.

— А по-моему, довольно оригинально, — говорит концертмейстер. — И да, некоторые моменты и впрямь были удачными.

— Моменты… удачными… — произносит граф.

«Так», — говорит метроном.

Граф подбрасывает додекаэдр в руке.

— И… какие моменты вам понравились больше всего?

— Ну, начало второй части было красивым… — Дама ковыряет футляр своей скрипки. — И…

«Так».

«Так».

«Так».

— Asimuth! — тишину нарушает хлопок в ладоши.

«Так».

— Boreas! Sector! — Сверкая глазами, в комнату врывается крошечный человечек. Он хлопает в ладоши с каждым тактом, и с каждым шагом произносит одно слово.

— Nadir! — заканчивает человечек и склоняется перед графом. — Каждая часть, все до единой — абсолютное математическое совершенство. Следующее исполнение его только испортит. Лучше исчезнуть прямо сейчас: к этому уже нечего прибавить.

Человек сжимает крохотные руки в кулаки; на локтях его бархатного костюма — заплатки.