Божьи безумцы

— Раз уж мы никуда больше не годимся, бедняжка, то не так уж важно — один или двое нас останется. Теперь вот его надо беречь, старухи, вон кого.

На сборе перед выступлением, когда пророки произвели смотр бойцам, Соломон Кудерк приказал мне выйти из рядов и на возражения мои ответил, что меня изгоняют вовсе не по той причине, что я нечист (этого еще не хватало!), но потому, что господь предназначает меня для других целей.

И вот на моих глазах ушли Дезельган с ружьем своего сына Авеля, старик Поплатятся, вооруженный одними лишь псалмами (он уже не раз хитростью пробирался в отряд и участвовал в походах). И с ужасом я увидел, что с ними идет и моя Финетта. Я сам себе не поверил, и все же — то была она, моя любимая, и маленькой своей рукой она сжимала большую драгунскую саблю.

* * *

Я проводил время со старухами; сидя на полу и держа на коленях походный свой чернильный прибор, писал немного, а больше думал. Северный ветер метал ледяные свои стрелы в щели меж плохо сколоченных досок, закрывавших вход, огонь в очаге приникал тогда к земле и выбрасывал большие клубы дыма. Корова и мул больше, чем он, давали нам тепла. В глубине пещеры хранились два мешка пшеницы и лежали наши постели из вереска и папоротника, около очага стояли котлы. Единственным предметом обстановки была пустая колыбель, помеченная теперь именами двух крестьянских родов.

И однажды я сказал старухам:

— Ну вот, держат меня в убежище… На то божья воля… Но ведь в таком случае… Финетту тем более нужно поберечь.

Тогда я услышал странный ответ:

— Самуил, в иных браках жена в счет не идет.

И такой ответ дала мне мать Финетты.

* * *

Наши сожгли дома давних католиков, не тронутые королевскими войсками, сожгли замок Сулье, замок Ришар, замок Вен-Буш и возвратились оттуда, нагруженные золотом и серебром, — по наитию святого духа запрещение было снято. А моя Финетта очень изменилась, ее нс узнать: большие глаза ее горят, синева их отливает жестким стальным блеском, — да, да, блеском закаленной стали; она совсем не спит, и веки у нее воспалены, вся она напряжена, как и ее отец, — тот целый день на ногах, целый день в работе, ни минуты отдыха, а все равно сон не берет его, старик даже и не пытается прилечь на свое ложе — идет на утес и стоит там в дозоре с ружьем за плечами, словно не чувствуя холодного ночного ветра.

Как-то утром, возвратившись из дозора, он стал чистить ружье своего сына, еще пахнувшее порохом, и сказал жене:

— Что поделаешь, от тебя, бедняжка, теперь толку уж нет никакого!

* * *

На наших глазах ползет по земле огонь, идет понизу от хутора к деревне, от поселка к окрестностям города. Зверь рассвирепел и принялся теперь за посевы и виноградники; он хотел бы вырвать лозу за лозой, уничтожить каштаны, ветку За веткой, но у каштанов, исконного дерева наших гор, древесина оказалась слишком твердая, враги сломали о нее зубы.

Однажды утром я застал врасплох Жуани, когда он, еще полуголый, обнимал огромный каштан и нараспев приговаривал на звучном севеннском наречии: «Выдержали! Выдержали! Выдержали!»

Пастух из Бузеда нашел мертвых сарычей — птицы умерли от голода.

Мы оказываем посильную помощь в пропитании несчастному народу нашему из убогих своих запасов да еще отдаем лучшее из того, что отбираем у живоглотов папистов, останавливая обозы с продовольствием, которое шлют из Нижнего Лангедока для войск, опустошающих Севенны. Будучи вовремя предупреждены, мы разобрали мельницы и закопали жернова в землю; ежели нам удается снять саблями урожай на дорогах, мы выкапываем жернова, а как намелем муки, опять их зарываем. Что касается печей, то хоть они тоже сломаны разрушителями, у нас есть умелые печники, они живо поправят печи, а когда выпечка кончится, снова их сломают. Вот как нам достается хлеб насущный, и столько раз приходилось распределять его по самой малой доле между всеми, что совершаем мы этот дележ с великим искусством и вкушаем скудную пищу нашу с великим удовольствием.

Грабежи и преступления все не ослабевают, и мы жаждем ринуться на поджигателей и преступников; от нетерпения так и жжет в груди, а в башмаки словно насыпали нам раскаленных углей.

Стога сена и соломы обращены в дым, а косцы ночи напролет точат, оттачивают клинки своих сабель.

Скорее бы, скорее пришел день гнева! Но нет у нас пуль!

* * *

Порох мы достали у солдат-мародеров в обмен на два бриллианта, взятые нами в Ришаре, и три золотых кропила из Вен-Буша; порох этот мы раздали самым метким стрелкам, и первым получил порох Дезельган; остальным пришлось удовольствоваться сомнительным порошком в коем наш оружейник Пелле скупо смешал селитру и серу из Сен-Жермен-де-Кальберта. Но ведь это еще только полдела, — нам нужно сало, а главное, нужны пули, — они нам нужнее, чем нищему сума да посох, а мы остались с носом, нет у нас ни кусочка свинца! Ни кусочка! И олова нет, хотя бы черенка оловянной ложки! (Мы уже давно расплавили нашу оловянную утварь и едим руками.)