Божьи безумцы

Жуани все стоял недвижно, глядя на жерло печи, где умерло жаркое пламя, — словно не терял надежды на его рокочущее, гудящее, огненное воскресение. В тишине, казалось, слышно было, как пыль, ночью сметенная ветром, вновь оседает на черепичную кровлю, падает грузно и теперь уж навсегда.

Любимая сказала мне:

— Подумать только, Самуил! Ведь одной пригоршни этих пуль хватило бы нам на жизнь! А наши-то старики берегли каждый грош, иссохли все, и ничего не могли скопить… Зато у нас, погляди, какие у пас богатства! Да только вот какое дело: будь тут хоть все золото со всего мира, для нас свинец дороже! И золото у нас превращается в свинец. А что если так во всем, Самуил? Я, понятно, не говорю о царстве небесном, но что если у нас тут, на земле, во всем такое же превращение? Светло, блестит, а как коснешься — все превращается в тусклый, серый свинец.

Наши братья уже собирались в обратный путь. Я все не выпускал свою милую жену, хотел пожурить ее за горькие мысли.

Она ответила как-то рассеянно, устало:

— Да что ж! Раз уж такой закон, бедный мой Самуил…

И вдруг вся побледнела и с внезапной яростью воскликнула:

— Так пусть уж для всех будет одинаков тот закон, для всех и во всем! А не то, чтобы здесь так, а в другом месте иначе! Пусть везде-везде будет одинаково! Дайте же людям покой раз и навсегда.

И она прижалась ко мне, спрятала голову у меня на груди, так что я уже не видел ее, только чувствовал, как она поникла и дрожит всем телом.

Наш начальник арсенала ссыпал в мешки золотые и серебряные пули и ворчал, что попадаются щербатые пули, словно источены жуком-долгоносиком. Ларжантьер ему объяснил, что ямки эти образовались по той причине, что сгорели драгоценные камни, вправленные в золотые украшения.

Я тихонько спросил у своей любимой, не обидел ли я ее нечаянно своими словами. Она промолчала и лишь на рассвете, когда мы почти уже дошли до нашего стана, сказала с горестным вздохом:

— Но почему же, почему ты так долго ждал?..

Мы шли последними, даже старик Поплатятся обогнал нас. С некоторого времени он не дожидался нас. В небе над каменистым склоном занималась заря, отливавшая серебром и золотая, как наши пули. Я стал на колени перед супругой, дарованной мне в Пустыне.

— Бедный мой! Самуил мой! — простонала она, отрывая свои уста от лобзания. — Да за это мгновение, которое ты сейчас подарил мне, стоило пройти через асе муки.

И, прыгнув как лань, она побежала, увлекая меня за собой. Быстроногие, мы мигом догнали своих и уже слышали голос кузнеца Бельтреска, весело кричавшего спутникам:

— А мне вот что думается, такая догадка пришла: ежели маршальские громилы пронюхают, что мы стали из ружей золотом палить, так они, право слово, от жадности с ума сойдут, рубашку на груди распахнут — стреляй, мол, в меня, да еще драться друг с другом полезут из-за наших красивеньких пуль.^{107}

Моя милая сказала мне жалобным голоском:

— Ах, Самуил, тяжелую пулю припас ты мне напоследок!..

При дележе каждый хотел получить золотые пули, но лишь по той причине, что они были более увесистые, нежели серебряные, и, стало быть, при выстреле вернее попадали в цель и дальше летели из ружья.

Часть ШЕСТАЯ

Нищие! Так враги называют нас. Нищие! У французов это одно из самых презрительных слов.

На заре пятого года нового века к нам на каменистое плоскогорье, где носится ветер, где лютует стужа, приходят из долин, объятых пламенем, лишь обезумевшие от ужаса, нагие, окровавленные люди, — вон трое уцелевших, а там двое, спасшихся от испанских наемников, отряда Святого Креста и других негодяев, именуемых «регулярными войсками». Несчастные беглецы! Добравшись к нам, в Пустыню, они, задыхаясь, падают на землю; сердце у них вот-вот выпрыгнет из груди.

Мы больше не в силах оставаться тут. У нас есть порох, есть нули, кровь наша кипит! Мы расстанемся сейчас свечными вершинами, с их снегами, мы ринемся вниз по склону, словно огненный поток.

Иди, малый народ! Ты наг, ты нищ! Тебе уж больше нечего спасать — ни дома, ни поля, ни семьи! Иди! Режь, убивай! Всякая жалость с твоей стороны будет преступлением. Больше терять нам нечего! Вперед, исполненные отчаяния грозные мстители, не пожалеем жизни своей!..

Подробности наших сражений вылетели у меня из головы, пока шли мы по склонам Севенн; теперь все восстановилось в памяти. Темные ночи, спящие деревни. Мы вторгаемся, стаскиваем крестьян с постелей. Требуем еды, питья, а подкрепившись, заставляем хозяев возносить хвалу господу вместе с нами.

Мы ели, пили, пели духовные гимны, проповедовали, пророчествовали, а перед уходом, у кого следовало, сжигали дома и отнимали жизнь…

Так двигались мы из долины в долину, соединившись с войсками Кастане, спустившимся с Эгуаля, а затем в Кривой долине и с отрядом Роланда.

Со всех сторон наши несчастные братья стекались к нам на наши молитвенные собрания и под защиту нашего оружия; дабы всем известны были злодеяния Зверя, мы между псалмами и пророчествами расспрашивали о совершенных врагом опустошениях и убийствах.