Божьи безумцы

И как же люблю я малых сих, по милости господней внезапно заговоривших красно, хоть и не знают они ни аза! Люблю я их также, когда возвращаются они к обычному своему ничтожеству; когда выпустит их десница предвечного и становятся они такими же простаками, как и прежде, а толпа, теснящаяся вокруг, рассказывает им, кем были они за минуту до того. Вот тогда-то и нужно любить их больше всего. В своем тяжком служении делу господню не ищут они никакой для себя корысти — ни денег, ни житейской премудрости, напротив, готовы нести любые жертвы, забывают о самих себе, и когда дух святой оставляет их, падение с высот небесных дается им легко. Душа у них нагая, но чистая, ведь известно, что лишь только человека осенит благодать, он тотчас же освобождается от всех искушений любострастия и тщеславия, вступает на благой путь, сразу избавившись от своих пороков, преобразившись с того дня, как дух святой так или иначе сходит на него.

Вот почему мы, обитатели Пон-де-Растеля и окрестных хуторов, с почтением взираем на костлявого дурачка, проживающего в нашей деревне, вечно смеющегося уродца, который был забавой всех ребятишек, вплоть до того дня, как небо озарило его божественным светом.

Бедный карлик, он кричал, что кто-то толкает его в бездну, протягивал руку и тотчас с диким воем отдергивал ее, пятился и вздрагивал всем телом, сопротивляясь неслышному велению. Мы воочию видели, какие мучительные усилия он прилагал, стараясь отступить поскорее, у пас кровь леденела от непрестанных его воплей, и вдруг все стихло, оп возвестил нам, что приближается к вратам неба, что они находятся справа от него. И тут мы увидели, как наш дурачок постучался, и грозный голос, исходивший из собственных уст юродивого, но голос громовый, спросил, что ему надо.

Он ответил обычным своим, хорошо нам знакомым голосом, что просит оказать ему милость и впустить его. Но невидимые руки его оттолкнули, приподняли с земли и отбросили шагов на двадцать. Он встал на ноги цел и невредим, без единой царапины, и снова подошел к райским вратам, постучался, взывая о милосердии. В ответ послышались укоры и угрозы; он не отставал, вновь и вновь стучался, молил впустить его. И вдруг перед жалким дурачком открылись небесные врата! Велика же была его радость, велика была радость и всех его земляков, жадно внимавших ему, когда он стал описывать, что дано было ему увидеть, ему одному: оружие ангелов, стоявших у престола господня, сонмы святых, присноблаженных, облеченных в белые одежды и возносивших хвалы и благословение господу… И тут Шутёнок запел мелодичным голосом, словно вторил хору небесных сил.

Все мы плакали, и от слез наших он промок до нитки, ибо всякий на прощанье обнимал его, а нас были сотни и сотни. С того дня Шутёнка почитают даже «давние католики» из Пон-де-Растеля, включая Гиро, Польжи и Дюмазера, не говоря уж о Лартигах, они хоть и остаются папистами, но души у них добрые, у всех до единого, от старика Дуара до младшенькой — Дуаретты, и, может быть, только и ждали они веского повода, чтобы больше не смеяться над такими чудесами.

Лишь те, кто видел, проходя через нашу деревню, каким был Шутёнок до сего события, и встречает сейчас на дороге Этого уродца, наружно не изменившегося, смеющегося все таким же глупым смехом, только те и могут понять, каково было разительное его преображение, совершившееся по воле всемогущего.

Отец небесный, единственная моя заслуга перед тобой лишь в том состоит, что в длинных строчках записей моих я, как верный слуга твой, свидетельствовал о боговдохновенных пророчествах; и я, чадо твое, никогда не вещавшее твою волю, благодарю тебя за дарованное мне уменье писать, к чему ты меня по милости своей воодушевляешь. Отец наш предвечный, дозволь мне на несколько строк отвратить от служения тебе перо, коим ты вооружил меня, и пусть оно начертает под мою диктовку: «Хвалите имя господне. Да будет имя господне благословенно отныне и вовек. От восхода солнца до запада да будет прославляемо имя господне».

* * *

Итак, мужество малого народа возродилось: в Мелузе люди привязали к высокому придорожному кресту дохлую собаку, в Гризаке женщины поклялись никогда больше не переступать порога церкви и посоветовали кюре отречься от папы. Пьер Кет крикнул ему: «Не забудьте, сударь, доложить об ртом но начальству!» А в январе сего года дело до того дошло, что в городах женщины среди бела дня ходили по улицам, выкрикивая: «Просите прощения! Покайтесь!» Случалось даже, что пророчествовали младенцы.^{41}

Короче говоря, к пасхе, можно сказать, уже никто из наших не. ходил к причастию.