Божьи дела (сборник)

– Дала слово – держи! – помню, вдогонку Манане выкрикнул Фрейд, высунувшись по пояс из окна своей клиники на тринадцатом этаже.

«Слово гориллы!» – тогда же прочел я в ее обезьяньих глазах…

И опять он поводит плечами, и ежится, и дергается – словно пытается освободиться от пут смирительной рубашки.

Ты скажешь, что мне могло показаться…

Ан нет: уже следующей ночью я вдруг различил в темноте две мощные мужские фигуры с носилками…

Устремляет свой крик наверх, адресуя его, похоже, равнодушным небесам.

Две! мощные! мужские! с носилками! две!.. В больничных халатах! мужские! две! с носилками!..

Маргинал

У молельного камня появляется мужчина. Без ноги, без руки, без уха, без глаза, без верхней губы. Садится, молчит. Наконец, разверзает уста, и речь у него странная…

Смотри… я впервые пришел… Ты мне нужен сейчас…

Молчит. Озирает пространство окрест.

Долго не верил, что Ты – есть.

Я жил в таком месте – похоже, до нас Ты не добирался.

У нас говорили – мол, Тебя нет, эту сраную жизнь никто не придумывал, сама появилась.

А что, думал я, действительно, такая дурацкая и подлая, уж если могла появиться – так только сама.

Из пыли, из грязи, из дерьма…

Молчит.

Я не верил – и Ты не был нужен.

Теперь я позвал – и Ты не явился.

Вот, сам пришел…

Молчит.

Мне от рождения, сколько себя помню, ничего не нравилось. Дом, где рос, – старый, тусклый, в трещинах и паутине.

Одно окно было в комнате – и то упиралось в грязную стену котельной, которая вечно чадила и воняла.

Я к вони привык.

Ко всему привыкаешь, когда деваться некуда.

Но как бы само собой у меня на лице образовалось выражение… Ну, похоже, как после удара бывает.

Хотя до удара не доходило.

Но выражение – как после него.

Глядеть на себя в зеркало мне было неприятно.

Молчит.

Отца я не знал.

Мать – красавица, дура, неряха, многомужка.

Я ее обожал.

Девятнадцать мужей за шестнадцать лет!

Все девятнадцать были кретины.

Ни одного не полюбил.

Они меня раздражали, я их не понимал: чего они от меня хотят?

От матери – от нее?..

Вообще – от жизни?..

И мама – теперь я догадываюсь – тоже плохо понимала.

Но то ли ей было все равно, то ли вкус был такой – на козлов.

Козлы – они и есть козлы.

Могла бы и догадаться, что я, младенец еще, через них знакомился с миром.

К шестнадцати годам, когда я хотел сказать «человечество», я говорил: «Девятнадцать вонючих козлов».

Молчит.

Я, конечно, родился уродом.

Само получилось – х-ха!..

Смотрит наверх.

Вот-вот, сама ослепительно прекрасная связалась с мерзейшим из козлов.

Ее собственное выражение, я ничего не придумывал.

Иногда на нее находило, она мне кричала, что я как две капли воды похож на своего папашу, наимерзейшего и наикозлейшего.

Но только уж он-то – в отличие от меня – был прекрасен во всем, даже в собственной мерзости.

Он был пьяным ветром, кричала, грязным дождем, матерщинным ураганом.

С ним нельзя было жить – а только молиться на него, и только ему поклоняться!..

Тяжело вздыхает.

Откуда и как он упал на нее, мой страшный папаша, и куда понесло его после – кто знает?..

Она-то не знала точно, я верю.

Но я вдруг отчетливо понял: ну да, я возник не из гордой гармонии.

И, уж конечно, не из прилива нежности и любви.

Но случился, как говорят, в результате взрыва похоти.

Из отравленных, острых осколков отчаяния и пустоты. Вселенские запахи потных соитий проникли в меня до костей.

Ни сбежать и ни спрятаться мне от тоски – ибо куда можно укрыться от самого себя?..

Молчит.

В школу я не ходил.

Мои однопородные братья и сестры терпеть меня не хотели.

Я читал, так бывает: у зверей, птиц, насекомых, людей…

Кого-то не любят.

До ярости.

До истребления.

А как истребят – почему-то вдруг моментально успокаиваются и только плечами пожимают: чего это мы его?..

И за что это мы его?..

Молчит.

Мама, мама…

Единственная женщина, удивительная женщина, которая как-то была привязана ко мне…

Всегда была рядом…

Хотя изменяла с козлами…

Но возле нее я мог жить…

Молчит.

Мамы однажды не стало – пришлось мне искать работу.

Но чего я умел и куда мог пойти?

Вот для Тебя загадка…

Какой-то из бывших козлов пожалел и пристроил работать в анатомический театр.

Театр – анатомический – красиво!

Я мыл покойников.

Приготовлял…

Они терпеливо молчали, не выказывали агрессии, в них, казалось, не было зла. Я подолгу смотрел на них, мне было странно: И КУДА ЭТО – ВДРУГ – ЗЛО ИСЧЕЗАЕТ?.. И ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ – ВДРУГ – СУЩЕСТВО БЕЗ ЗЛА?.. ИЛИ СМЕРТЬ – УДИВЛЯЛСЯ – НЕ ЗЛО?..

Я разглядывал бывших людей, еще так недавно блиставших умом, глупостью, пошлостью, злобой, добром, великодушием, жестокостью, коварством, – и думал: чего было злиться?

Вот же и все…

И чего суетиться?

Вот же – и все?..

Молчит.

Из театра прогнали за странность.