Божьи люди. Мои духовные встречи.

Эта слова врезались мне в память. Вот прошло уже около 35–ти лет после того, а я их помню. Но этого мало, что помню; а я понял опытно, как был справедлив владыка, определяя, что такое “хороший”. Действительно, пока человек думает о себе или о другом, что он — хорош, он — на самом деле плох еще. Такой человек, в сущности, горд; а гордость нам всегда и противна, и тяжела (во всяком случае — в другом, а не в себе). И только с той поры, когда мы видим, что другой не думает о себе хорошо и высоко, а считает себя низким, плохим, нехорошим, тогда тот начинает нравиться. А нравится нам “хорошее”. Даже если я — плохой, то хорошее я люблю: оно — родное мне и светлое…

Много хороших

В этом рассказе я хочу поделиться тем, что пережил сам.

Это было под праздник “Похвалы Богородице”; под субботу на пятой неделе Великого поста я, по обычаю, должен был участвовать в чтении акафиста, а после него помазывать елеем присутствовавших: как монахинь, так и мирян, пришедших из города в монастырь на “Похвалу”.

Моление происходило тихо, без какого-нибудь восторга. Кончили. Поцеловали икону и стали помазываться… Никаких особых мыслей у меня не было. А проповедь я обычно говорил в конце службы.

И вдруг на этот раз все богомольцы показались мне такими хорошими — как никогда…

Вот подходит сутуловатая старушка–инокиня. Она обыкновенно подметала и в церкви, и в саду, около нее. Если бывал снег, то она сгребала его и расчищала дорожки. Она и звонила на колокольне, будто бы вызванивала на колоколах, как мне казалось: “Каждый день! Каждый день!” Эта монахиня мне была вообще неизвестна; а ведь у нее была какая-то своя жизнь! Она даже казалась мне строгой. Я не помню ее улыбающейся: всегда она мне представлялась и серьезной, и непременно трудящейся, подметающей. И вероятно, никто не считал ее угодницей, а тем более — она себя.

Но нередко из окошка своей квартиры (а она была против монастырской церкви) я видел, как она, без малейшего неудовольствия, серьезно объясняла мирской богомолице что- то, отрываясь от своего подметания… А сказав, что требовалось, опять приступала к своему делу, или, как полагается говорить в монастырях, к послушанию, ей порученному.

И вот она подходит к помазанию и отходит.

И — не знаю как, почему? — но она представилась мне хорошей. Я удивился сам в себе.

Потом подошла другая, третья — все казались мне хорошими…

После стали подходить и миряне. Между прочими подошла и одна́мирянка, бывшая прежде сожительницей некоего человека. Я знал об этом… Но и она показалась мне хорошей. Не то чтобы я принуждал себя смиренно видеть всех хорошими. Нет! Но она представилась мне такою. Грехи — грехами, а добро в душе остается…

И прочие все подходили к помазанию — хорошими.

В конце всенощной мне хотелось уже говорить именно о том хорошем, что лежит в душах верующих. “Похвала Богородице” вызвала в душе мысли о похвале всех людей. И это было не случайно, не надуманно, а естественно, объективно.

И вспомнился мне из прошлого такой случай.

Я, еще будучи студентом, спросил однажды моего духовного отца и наставника:

Как нужно относиться к человеку вообще?

Он, нимало не затрудняясь и не задумываясь, ответил мне, как что-то ему совершенно известное:

С благоговением!

Я поразился такому ответу, как небывалому. Но он мне объяснил религиозный смысл и повод к нему: всякий человек есть ведь образ Божий; а Богу и иконам мы поклоняемся с благоговением. Й к человеку как образу Божию мы должны относиться так же.

Но мы обычно относимся наоборот: стараемся увидеть и видим в другом дурное, любим осуждать его. А уж никак не с благоговением.

После я у о. Иоанна вычитал о том же:

“Грехи-то — короста на человеке, а суть-то в нем — образ Божий!”

И поэтому-то мы в церкви кадим не только Христу, Господу и Божией Матери, но и иконам святых людей. А потом — и богомольцам. И не раз я испытывал чувство радости, когда кадил и Господа со святыми, и простых богомольцев. Они казались мне достойными этого, как образы Божии, или — хорошими. Действительно хорошими.

Вспомнил я и другой случай, и в тот же вечер “Похвалы Богородице”. Я был ректором Духовной семинарии. Тогда была первая война с немцами. Здания семинарии приспособлены были под лазареты. И вот под субботу “Похвалы” я велел выдать солдатам, пришедшим в храм в больничных халатах, свечи… Во время акафиста (четыре раздела) их зажигали. Как это было отрадно! И солдаты — хорошо — молились…

Я все это пишу потому, что хорошими были не какие- нибудь единицы, не исключительные отдельные личности, не только одни святые (те — лишь особенно достойны похва- ления!) — но и вообще христиане. Много таких хороших! Миллионы… Массы… А если я описываю некоторых, то не потому, что только они должны быть названы хорошими, а потому, что эти некоторые почему-нибудь запечатлелись в памяти моей.

А их — и было, и есть еще — много, очень много! Миллионы. Массы. Слава Богу!.. Да еще мы не знаем, кто как кончит. А конец дело красит.

Грехи… Грехи…