Божьи воины

Наверняка крестьянам достались бы и рощи, и пущи, но литанию Дроссельбарта грубо прервал арбалетный болт, выпущенный из ближайшего леска. А прежде чем получивший прямо в живот тощага свалился с телеги, из леска галопом вылетел отряд конников. И навалился на них так молниеносно, что они мало что могли сделать.

Часть нимбуржцев, конечно, сбежала, пытаясь – по примеру крестьян – найти защиту среди халуп, клетей и заборчиков. И началась сечь. Их порубили во время бегства. Остальных окружили на телеге и вокруг нее. Пошла рубка. Беренгар Таулер был одним из первых павших. Остальные табориты бились как дьяволы. Вместе с ними Рейневан, Шарлей, Жехорс и Самсон, опустошавший ряды противников своим гёдендагом. Однако дело было совсем скверно, они не выдержали бы, если б не вылетевшие из-за хат кумаши. Бой отдалился от телеги, перенесся ближе к краям площади, превратился в конные гонки и поединки.

– Там… – ахнул Жexopc, вылезая из-под телеги и всовывая Рейневану в руки арбалет. – Видишь его? Того, на серой лошади, с туром на щите? Это командир… У меня перебита рука… Стреляй, Рейнмар…

Рейневан схватил арбалет, для верности подбежал ближе, выстрелил. Болт с громким звоном отразился от утолщенного наплечника. А рыцарь обратил на него внимание. Заорал в глубине забрала, мечом указал на Рейневана второму коннику, оба подскочили к нему на всем скаку.

Шарлей схватил с земли пищаль – без фитиля. Самсон заметил это, ловко бросил ему головешку из разметанного копытами костра. Демерит так же прытко и ловко поймал тлеющее полено, развернулся, прицелился из-под мышки. В цинтлохе,[265] к счастью, еще оставался порох, гукнуло, из дула рванул огонь и дым, нападающий конник вылетел из седла, словно из пращи, прямо под копыта коней, преследующих мадьяр. Другой рыцарь, тот, что с туром в гербе, навис над Рейневаном с мечом, поднятым для удара, неожиданно напрягся, выпустил меч и трензель – это один из нимбуржцев угодил ему сулицей под мышку. Второй подбежал с цепом, саданул так, что загудело, из-под разваленного как сухой стручок армета хлынула кровь.

– Ну, дали мы им! – повторял тележный гейтман, покачиваясь на ногах и отирая с лица текущую с шевелюры кровь. – Дали мы… Им…

На площади торжествующе орали венгры. Уносящих ноги силезских рыцарей никто не преследовал. Посмурнело.

Убитых силезцев было четверо. Гуситов полегло пятеро, раненых было в два раза больше. Прежде чем трупы вынесли за оградки к березовой роще, один из раненых умер. Понадобилась большая яма.

Беренгар Таулер. Дроссельбарт из Фогельзанга. Генрик Барут, идущий черный тур. Кристиан Дер, Trois roses со львом, какой-то конный стрелок. Какой-то оруженосец. Какой-то Адамец, какой-то Збожил, какой-то Рачек, которых напрасно будут ожидать дома какая-нибудь Адамецова и какая-нибудь Рачкова.

– Дайте мне заступ, – сказал в тишине Самсон Медок. – Я буду копать.

Он вбил заступ в землю, крепко нажал ногой и отбросил ком земли.

– Я буду копать в порядке покаяния. Ибо виноват! Iniquitates mea supergressae sunt caput meum!.[266] Пошел на войну! Из любопытства! Я мог удержать других и не удержал. Я мог поучать. Мог манипулировать. Мог хватануть кого следует по заднице! Мог, наконец, наплевав на все, сидеть в Подскалье с Маркетой, мог вместе с ней молчать и смотреть, как течет Влтава. А я отправился на войну. Из самых низких побуждений: из-за любопытности самой войны и любопытства, присущего человеческой натуре. Поэтому я виновен в смерти тех, которые здесь лежат. Виновен буду в тех смертях и тех несчастьях, которые только еще наступят. Поэтому, курва, я буду копать эту могилу. Из этой ямы, de profundis, clamo ad te, Domine из глубины взываю к Тебе, Господи…[267]Miserere mei Deus, помилуй меня, Боже, по великой милости твоей и по множеству щедрот твоих изгладь 6еззазкония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня. Ибо беззакония мои я сознаю и грех мой всегда предо мною[268]

С третьей фразы он уже говорил не один. Другие копали тоже.

Дзержка задремала, разбудили ее повышенные голоса. Она подняла голову, пощупала вокруг себя руками, почувствовала под пальцами предплечье Эленчи. Девушка дернула головой, сухо закашляла.

– Есть известия, – говорил стоящий внутри круга францисканец. Ряса у него была подобрана, на ногах вместо сандалий кавалерийские ботинки, было видно, что он примчался прямо из Сьрёды, из монастыря. – Есть сведения от наших братьев, любинских духаков.

– Говори, фратер.

– Гуситы напали на Хойнов. В субботу перед воскресеньем Jubilate.[269]

– Пять дней тому назад, – быстро подсчитал кто-то. – Будь милостив, Христос.

– А князь Рупрехт?

– Еще до наступления сбежал с рыцарями в Любин. Бросил Хойнов на погибель.